Когда на Конаковском заводе стали испытывать ангоб, Веру Григорьевну это заинтересовало. Она взяла белый шликер, сделала много различных мазков и отправила в обжиг. Некоторые мазки получились удачно: тон оказался не глухим, каким обычно он был в ангобе, когда его накладывали одним цветом, а разной силы, порой даже прозрачным. И художница сделала несколько рисунков.
Но и после успехов Филянской Панкратову не сразу удалось вернуться к ангобу: было много работы, и работы спешной. Поручили Ивану Ивановичу восстановить на заводе участок аэрографии, где нагнетают и распыляют краску при помощи сжатого воздуха. Пришлось опять отложить любимое дело.
Слышал Панкратов, что Филянская в работе над большой вазой «Миру — мир» посоветовала применить раскраску ангобом по фаянсу. Иван Иванович посмотрел на эту вазу в художественной лаборатории; единственно, что ему не очень понравилось, было то, что цвет бледноват.
«Ангоб и более яркий цвет может дать», — подумал Иван Иванович и, хотя рядом никого не было, сказал вслух:
- Нет, такого дела бросать нельзя.
Потом он увидел отличное блюдо Филянской — «Рыбы» и укрепился в своем мнении.
Он сам выбрал тарелки — взял ровные, не пересушенные, даже с сыринкой. Сам составил ангоб и отвел на них ленты — одну голубую, другую розовую, а третью темно-синюю, кобальтом.
За всеми процессами Панкратов наблюдал, проверяя каждую мелочь. И почти все удалось как нельзя лучше. Голубой и розовый цвета получились яркие, сочные, много красивей лент, сделанных не только отводкой, но даже и старым крытьем. Иван Иванович передал главному художнику завода И.И. Гончаренко две тарелки. В отношении третьей у него зародилось сомнение: над кобальтом следовало еще поработать.
В Москве, на художественном совете Главфарфора, ангобные тарелки встречены были одновременно и с одобрением и с опаской.
- Такой сочности цвета еще не было на фаянсе, — говорили те, кому пришлись по душе изделия Панкратова.
Другие предостерегали:
- Слов нет — хорошо. Но тут мастер все делал сам. А в массовом производстве разве этого достигнешь. Овчинка выделки не будет стоить.
Художественный совет все же одобрил образцы и предложил попробовать наладить массовый выпуск.
Задали этим задачу не только Ивану Ивановичу Панкратову, но и руководителям завода. С одной стороны, затея новая, интересная, стоящая, и тут заслуга Панкратова бесспорна. Сдругой стороны, можно все дело в два счета провалить, если попадет оно в неловкие руки. Нужно найти человека, который оказался бы не только выполнителем хорошего предложения Панкратова, но и был способен справиться с любыми производственными трудностями. А какие это будут трудности, пока никто не знал.
Главный инженер завода Николай Александрович Петров подумал-подумал и вызвал к себе Василия Тимофеевича Смирнова.
В это время Смирнову было уже за семьдесят. На заводе его все хорошо знали. Когда- то он работал на кузнецовской фабрике «крытельщиком», после революции директорствовал на фарфоровых заводах, руководил цехом, а в старости решил взять работу полегче: совсем уходить с родного дела не хотелось. Был он коренастый, большеголовый и широколицый, внушающий доверие всем своим видом, неторопливой положительностью, с которой говорил, здоровался, ходил.
- Есть вам работа, Василий Тимофеевич, — сказал Петров.
- По силам? — спокойно спросил Смирнов, подняв глаза с хитринкой.
- По характеру, — улыбаясь, ответил Петров. — Панкратов придумал отличную вещь: делать на посуде отводку ленты ангобом. Решено наладить массовое производство. Вы будете руководить участком. Слабо пойдет дело — тогда участок создадим маленький, а если вам все удастся — хорошо бы выпускать в месяц тысяч двести изделий. И надо, чтобы дело пошло.
- Пойдет, — по-прежнему спокойно, тоном видавшего виды человека ответил Смирнов, и главный инженер даже подумал: не хвастает ли старик?
Смирнов отвоевал на заводе, где каждый метр производственной площади на счету, комнату для участка. Потолковал с Панкратовым и разыскал в живописном цехе Антонину Воронину и Марию Грибкову, с которыми Иван Иванович семь лет назад пробовал отводить ленты ангобом.
Начали работу с охотой, с запалом, а через неделю приуныли: с участка шел один брак. Как ни старались составить ангоб получше, в нем постоянно получался осадок. Трудно оказалось сдувать и насевшую на тарелки пыль. Из обжига тарелки выходили будто и неплохие, но почему-то потом на некоторых ангоб отлетал. В общем, неприятностей хоть отбавляй.
И вдруг сделали открытие.
Когда работали на самодельном шликере — жидком фаянсовом растворе, результаты получались плохие. Толстым слоем наносить ангоб нельзя: он не сходит с кисти, а таким попробуешь — некрасиво покрывает тарелку. Но стоило однажды взять готовый шликер из майоликового цеха, как сразу наступило избавление от беды: осадка совсем кет, ангоб сходил с кисти легко. Лента шла не толстым слоем, ровно, и после обжига ангоб уже не слетал. В чем же был секрет?
Василий Тимофеевич ударил себя ладонью по лбу и сказал:
- Эх ты, старина, о чем забыл!
Он поделился своими соображениями с работницами:
- Чем в майоликовом цехе шликер отличается от нашего? Там он для литья приспособлен, и добавляют туда электролиты — соду и жидкое стекло. Этот шликер не густеет, и у него большая текучесть. А ведь и нам для ангоба те же качества нужны.
В тот же вечер он увиделся с Панкратовым и рассказал ему об удаче.
Смирнову не нравилось, как кустарно его девушки сдували пыль. Он ворчал:
- Разве это дело? В таких условиях на советском заводе работать нельзя. Пыль столбом стоит.
И он предложил смачивать губкой края тарелки, снимая тем самым пыль, которая и отводке мешала и, главное, засоряла воздух.
Результат оказался совершенно неожиданным. Пыли не стало, и это, конечно, хорошо. Но главное, на смоченный край тарелки ангоб ложился так легко, что отводчицы за смену успевали делать много больше, чем раньше.
- Как же это мы прежде не догадались? — упрекал себя Смирнов. — Ведь когда ручку или носик к чайнику приставляют, и то в шликер макают. По сырому-то сподручнее работать.
Отводчица Антонина Ивановна Воронина добавила:
- Иван Иванович тоже бывало говорил: «Зря вы по-сухому работаете».
- Вот теперь получается! — обрадовался Смирнов и опять пошел к Панкратову поделиться доброй вестью. У этих двух стариков стала завязываться дружба. Ответственность за удачу с ангобом лежала прежде всего на них.
Но едва справились со второй бедой, как пришла третья. То вся партия тарелок после обжига удостаивалась клейма «1-й сорт», то вдруг начиналась пестрота: у части тарелок цвет сочный, сильный, а у стоящих рядом ленты бледные, будто выцветшие.
- Где обжигали эти? — спросил Василий Тимофеевич, указывая на первосортные.
- В туннельном цехе. Мы их туда отправили, чтобы поскорее вышли из обжига, — ответили Смирнову работницы.
- Так, — рассуждал вслух Смирнов, — в туннельных печах температура ниже, чем в горнах. Значит, ангоб не любит очень высокой температуры.
Он показал на другую партию:
- А эти где обжигали?
- В горнах.
- Понятно. В каком кругу, не помните?
- Можно узнать.
Выяснили, что бледные обжигались в первых двух кругах, а яркие — поближе к середине: в четвертом, пятом и шестом кругах.
И снова Смирнов размышлял:
- Ведь в горнах неодинаковая температура. Заглянешь в смотровые окошечки — стоят там контрольные конусы и плавятся не в одно время, а сначала во втором круге, потом в четвертом и, наконец, в шестом. Следователь но, надо дать ангобу ту температуру, которая ему требуется, и ставить наши тарелки ближе к центру — в четвертый, пятый и шестой круги.
Первый же после этого случая обжиг показал, что Смирнов был прав.
- Выходит, мы еще с одной бедой справились, — сказал работницам своего участка Василий Тимофеевич и написал докладную записку главному инженеру. Он просил дать распоряжение горновому цеху ставить ангоб с четвертого круга к центру и в нижних рядах. Так и стали делать. Ангобные тарелки с тех пор пошли ровные, с окраской сильной и сочной.
Панкратов мог быть доволен не меньше Смирнова. Ангоб завоевывал все большее и большее признание на заводе, в Москве, в главке и, что важнее всего, в магазинах у покупателей. Тарелки были много лучше прежних. Они оказались и дешевле: ведь на одной краске какая экономия — ангобная голубая краска в двадцать раз дешевле обычной, а розовая — в восемьдесят.
