- Пойдемте, посмотрите, как мы живем. Они тянули губернатора за собой, и он вынужден был посмотреть «грунты» — рабочие казармы, где ютились в неимоверной тесноте и грязи точильщики, живописцы, обжигальщики. Князь Урусов нагибал голову, входя в низкие семи, и зажимал нос от зловония. Да и как избавиться от всех этих ароматов, когда в маленькой, темной клетушке обитало по десять — пятнадцать человек, и рабочим после работы не во что было даже переодеться.
Выступая потом в Государственной думе, Урусов вспомнил о своих походах по домам кузнецовских рабочих. Но это было потом. А теперь перед ним стояла задача — любыми средствами сломить забастовку, заставить рабочих встать к машинам, станкам и горнам. От имени губернатора было объявлено: «Предлагается сегодня, в среду 2 марта, в 2 часа дня приступить к работе на фабрике при условиях, указанных в вывешенных объявлениях. Свисток на фабрике будет дан без четверти два часа (13/4 ч.)».
Тут же указывалось, что те, кто не приступит к работе, будут рассчитаны.
Но не помог ни приказ губернатора, ни угроза увольнения. Вот после этого-то от Кузнецова и пришло согласие на то, чтобы Бабкина совсем убрать с завода.
Но хозяин тоже добавил угрозу: если завтра, 3 марта, утром, в половине седьмого, рабочие не начнут работать, он всем даст расчет.
Рабочие по-прежнему стояли на своем — сколько требований еще не было удовлетворено! Тогда губернатор обозлился и 3 марта объявил, что все рабочие «считаются уволенными и должны получить расчет». Те, кто не явится за паспортами, получат их — местные в волостных правлениях, а дальние — в Корчевском полицейском управлении.
Работа на фабрике возобновилась только 11 марта, причем губернатор настоял, чтобы прием рабочих производился по новым расчетным книжкам, на которых стоял оттиск срочно заказанного штампа: «После перерыва в работе фабрики по случаю забастовки рабочих 10 марта 1905 года вновь нанят сроком по 14 апреля 1905 года на условиях, помещенных в сей книжке с изменениями, перечисленными в вывешенных объявлениях».
Казалось, все снова вошло в обычную колею. Уехал не только губернатор, но покинули фабрику и фабричный инспектор, и исправник, и пристав, и солдаты.
Однако забастовка не прошла бесследно. В Твери губернатор устроил совещание, задачу которого приглашенный туда М.С. Кузнецов изложил так: «... для определения местных мер, которые бы г.г. владельцы фабрик согласились принять для успокоения рабочих в смысле улучшения их быта».
Кузнецов сам в Тверь поехать не мог из-за беспорядков и волнений на других фабриках и послал управляющего Севастьянова, одновременно сообщив губернатору, что группа фабрикантов центрального района сообщила правительству свое мнение о необходимых мерах.
Признался Кузнецов, что в результате забастовки на его фабрике произошли изменения: сократилась продолжительность рабочего дня, увеличились сдельные расценки, разрешено открытие потребительской лавки, уволен мастер, увеличен срок найма рабочих и т.д.
Но едва только хозяину удалось ценой уступок и обещаний прекратить забастовку, как он попытался все начать сначала.
Так, 8 апреля Кузнецов сообщил тверскому губернатору: «Сделано рабочим все то, что по справедливости я находил возможным в пользу им сделать». В частности он указал, что установил, как они просили, более долгий — трехмесячный — срок найма. Но через пять дней, 13 апреля, он же, Кузнецов, дал Севастьянову на фабрику телеграмму: «Наем сделать 32 дня», И предлагал, если в новых расчетных книжках упоминается о трехмесячном сроке — немедленно изменить.
То же самое произошло и с приемом товара в сыром виде, на чем особенно настаивали рабочие. Севастьянов в одном из писем губернатору сообщил: «Во время забастовки в феврале месяце текущего года, по настоянию рабочих и в виде опыта, временно был отменен порядок приемки товара в противность тридцатилетней практики не до обжига, а после него, как практикуется это на других пяти фабриках...».
Законное право, завоеванное рабочими в результате забастовки, уже через месяц было сочтено «временным», введенным «в виде опыта» и отменено.
Даже относительно смотрителя Бабкина и хозяин и управляющий не сдержали слова. Как будто бы этого самодура убрали. Даже сам Бабкин принял это всерьез и, стараясь задобрить рабочих, стал угощать тех, кто любил выпить. Но это была фальшивая игра. Сразу же после февральско-мартовской забастовки из Москвы было передано распоряжение М.С. Кузнецова: «...После пасхи он будет опять поставлен на прежнее место, до пасхи же Бабкина оставить приемщиком живописного товара в амбаре в помощь Овечкину и, кроме того, дать ему в амбаре еще какое-нибудь занятие. В живописную же смотрителем поставить на время до пасхи кого-нибудь из старших живописцев-мастеров».
Фабрикант и его доверенный и не думали выполнять своих обещаний потому, что знали о тяжелом положении рабочих. Севастьянов не без торжества сообщал Кузнецову: «...Многие уже настолько потеряли от этого праздника, что ушли по деревням собирать, так как дома и подавать некому и стыдно просить...».
А Кузнецов упоминал о том же в своем письме министру финансов: «Рабочие от первой стачки обеднели».
Ведь и в обычное время рабочие жили исключительно тяжело. Вот что писали на фабрику из деревень. Юрятинский сельский староста просил о крестьянине М. Комкове: «...Вычит оброку с него по случаю их бедного положения помесячно по 2 руб. в месяц не более». То же самое писал мыслятинский староста в отношении работавших на фабрике крестьян Ф. Софронова и А. Белякова. Его просьба мотивировалась опять-таки бедностью и тем, что «годы были голодные, неурожайные», и крестьяне не имеют «домашнего хлеба». В одном из сообщений о результатах забастовок Кузнецов, сознательно преуменьшая и размах рабочих волнений и их экономические результаты, все же вынужден был признать, что на Тверской фаянсовой фабрике производство по этой причине сократилось почти на 60 тысяч рублей и что заработок рабочих увеличился на 16 процентов, а продолжительность рабочего дня сократилась на полтора часа.
Тяжело пришлось рабочим во время забастовки, но все же они многого добились.
На фабрике помнили трагическую историю Николая Богачева. Как защититься от подобной судьбы? Как противопоставить злой воле хозяина, управляющего и смотрителей единую волю рабочих? Ведь не один Богачев умер в нищете. И от Конакова, и через революционные листовки и брошюры прослышали рабочие о том, что создаваемые кое- где профессиональные союзы помогают защищать интересы рабочих. Кузнецовские рабочие тоже решили создать профсоюз. Заправилами здесь были рабочие Широков и Абрамов.
Иван Широков жил в фабричном поселке с матерью и бабушкой. Отец у него умер от туберкулеза. Ваня был способным пареньком и приходскую школу окончил первым. За это, по тогдашним обычаям, полагалась ему награда — золотой пятирублевик. Взяли Ваню в контору учить «делу». Кузнецов назначал таких ребят сначала «мальчиками» при конторе, потом «пропускал» через все мастерские и выходили у него смотрители и приказчики, знающие все производство. Из Ивана Широкова тоже собирались вырастить верного хозяйского слугу. Но у Вани душа не лежала к такой жизни. Успел он наглядеться, как смотрители прижимают рабочих, и в свои юные годы уже знал, чего хочет. Идти в контору он отказался и стал паковать посуду в амбаре.
Вместе с другими молодыми рабочими Широков часто бывал на Волге у бакенщика Никиты Родионовича Багрова. После забастовки 1905 года задумал он устроить «подпольную социал-демократическую типографию». Конечно, это была наивная затея, но Широков остроумно решил поставленную задачу. Однажды он прочитал в журнале рекламное объявление и выписал из Одессы набор каучуковых букв. Широков стал сам составлять и набирать небольшие листовки, а друзья его распространяли их по поселку. Так, в частности, кузнецовские рабочие узнали правду о разгоне первой Государственной думы.
Вот этот-то Иван Семенович Широков, вместе со своим другом, таким же молодым рабочим Михаилом Степановичем Абрамовым, и решил создать на заводе профессиональное общество. Рабочие считали, что теперь, когда царским манифестом дарованы свободы, такое общество может существовать легально.
Они сами составили проект устава, указав, что задачей общества является защита правовых и экономических интересов членов общества, «содействие умственному, профессиональному и моральному развитию» и оказание материальной помощи. Указывалось на право общества «выдавать денежные пособия во время безработицы, стачки, болезни и т. д.».
22 октября 1906 года этот устав вместе с прошением учредителей Широкова, Абрамова, Монахова, Фатеева и других был отослан тверскому губернатору. Тот передал все старшему фабричному инспектору Котельникову, и сразу же начались трудности с использованием широко разрекламированных «свобод».
Дело в том, что Департамент полиции еще в июле того же года разослал секретный циркуляр, предлагавший властям «обратить самое пристальное внимание на личный состав и деятельность профессиональных союзов, допускать их легализацию... лишь при наличности несомненных данных об отсутствии их связи с революционными группами».
В свою очередь, тверской губернатор сообщил уездным исправникам: «В последнее время при «Центральном комитете»... социал-демократической партии образована особая профессиональная комиссия для объединения и согласования работы социал-демократов в профессиональных союзах и вышеупомянутый «Центральный комитет» рассылает в крупные провинциальные города специальных пропагандистов для организации профессиональных союзов... Вследствие особо напряженной деятельности социал-демократов профессиональные союзы принимают уже вполне определённый облик социал-демократических организаций и потому являются весьма опасными для государственного строя».
Фабричный инспектор изъял из устава все «подозрительные» пункты, в том числе и 7-й параграф, который гласил: «Членами-соревнователями могут быть лица, оказавшие О-ву услуги личным трудом (врачи, юристы, литераторы и проч.) и вообще способствующие осуществлению его задач».
Выбросив этот параграф, власти изолировали рабочих завода от местной революционно или даже просто прогрессивно настроенной интеллигенции.
Организаторы общества думали открывать отделения «в разных местностях Тверского промышленного района», но и против подобного намерения выступил фабричный инспектор. Пришлось и этот пункт изъять из устава.
15 ноября 1906 г. прошение и устав, урезанные и подчищенные, снова направили в Тверь. Широкова и Абрамова в числе членов-учредителей уже не значилось. К этому времени их не было и на фабрике.
4 ноября в с. Кузнецове был устроен большой митинг, который жандармы потом назвали «антиправительственным». Жандармский полковник Шлихтинг доносил, что организаторами митинга являлись Широков и Абрамов и они же «содействовали укрывательству приезжавшего для этой цели неизвестного агитатора, который останавливался в квартире Широкова».
В другом документе, исходившем от Департамента полиции, указывалось, что эти рабочие «по-видимому, были предуведомлены о предстоящем прибытии агитатора, которому они способствовали в устройстве митинга и в представлении возможности беспрепятственно скрыться».
Но после того, как столь широковещательно объявили о «свободах», неудобно было арестовывать желающих воспользоваться одной из этих свобод — «свободой союзов и собраний». Жандармы решили схитрить. Взяв Широкова и Абрамова под негласный надзор, они добились того, чтобы обоих организаторов социал-демократов убрать из с. Кузнецова. Вот как об этом сообщал особый отдел Департамента полиции в секретном письме начальнику Московского губернского жандармского управления: «По донесению начальника Тверского губернского жандармского управления, служащие фабрики товарищества Кузнецовых в Корчевском уезде Иван Семенов, Широков и Михаил Абрамов, как замеченные в преступной агитации среди рабочих, 8 минувшего ноября в видах пресечения на данной фабрике группировки рабочих в противозаконные кружки, фабричной администрацией переведены на службу на другую фабрику того же товарищества, находящуюся в Дмитровском уезде Московской губернии».
Лишенные работы, Широков и Абрамов не могли оставаться в поселке. Но и подчиняться произволу фабричной администрации они не хотели. В Вербилки на Дмитровскую фабрику они явились, даже стали работать, но через месяц взяли расчет и уехали неизвестно куда, что не на шутку обеспокоило жандармерию. Начальник Московского губернского жандармского управления генерал-лейтенант Черкасов немедленно секретным донесением сообщил об этом в особый отдел Департамента полиции, прибавив: «...Названные Широков и Абрамов, по требованию адъютанта Тверского жандармского управления... подлежали допросу; но остались недопрошенными за их выбытием неизвестно куда».
Начались розыски исчезнувших. Полетели запросы по месту прописки Широкова — в деревню Кузяеву Богородского уезда Московской губернии. Департамент полиции предлагал московской жандармерии в случае обнаружения там Широкова «установить наблюдение за его деятельностью».
Такое же отношение направили и в Рязанскую губернию, родом из которой был Абрамов. Однако скоро пришли неутешительные для жандармов вести: Широкова и Абрамова нигде не оказалось.
Совсем недавно люди, хорошо знавшие и Широкова и Абрамова, рассказали мне, что оба они из Вербилок уехали в Ригу, где и стали работать на местном фарфоровом заводе.
А какая же судьба постигла профессиональное общество после того, как организаторы его вынуждены были уехать из села Кузнецова?
13 февраля 1907 года в Кузнецово приехал фабричный инспектор для «содействия» организации профессионального общества. Объявили, что собрание состоится возле дома малолетних рабочих, куда и собралось свыше 350 живописцев, точильщиков, ставильшиков, горновщиков, чернорабочих. Фабричный инспектор прочитал устав общества и объявил, что желающие могут записываться.
За короткое время записалось 250 человек. На завтра было назначено общее собрание членов общества для выборов правления.