Богачев и Богачевы. Из книги: Арбат Ю. Конаковские умельцы, 1957. В первый день нового 1905 года у рабочего кузнецовского фаянсового завода Николая Федотовича Богачева произошло несчастье: его выгнали с завода, даже не сказав доброго слова, хотя он и проработал там 18 лет. Столько смен простоял обжигальщик возле заводского пекла, лазал в раскаленный горн, а теперь смотритель отделался от него простой и безжалостной фразой:
- Не сможешь ты, Богачев, по своему здоровью продолжать работу. Получай расчет.
Здоровье у Богачева, действительно, ослабело. Работа горновых и обжигальщиков нелегкая, а пятьдесят лет назад на заводах фарфорового монополиста миллионера Кузнецова считалась настоящей каторгой.
Богачев дождался приезда сына хозяина и обратился к нему:
- Я всю жизнь отдал заводу. Пришел сюда здоровехонек, а теперь, в 33 года, еле ноги волочу. По справедливости следовало бы мне от вас получать хоть маленькую пенсию на пропитание. Иначе мне конец.
Но Кузнецов-младший ответил, что, по его мнению, платить Богачеву не за что.
Пробовал Богачев найти защиту у фабричного инспектора. На последние гроши Николай Федотович отправился в губернский город Тверь, но и там ничего не добился. Тогда он решил подать иск в окружной суд в городе Кашине. Сердобольный адвокат Бородулин помог бывшему обжигальщику: составил прошение и посоветовал приложить заключение о состоянии здоровья. Корчевский уездный врач Лохтеев подтвердил, что Богачев «страдает хроническим катаром легких и дыхательных ветвей, общим малокровием, истощением организма. А потому к труду неспособен. Причина болезни — 18-летнее пребывание и работа на фабрике».
Заводчики Кузнецовы забеспокоились, узнав, что выгнанный рабочий подал на них в суд. Они тряслись из-за каждой копейки, взыскивали полтинники долга даже с семей умерших, а тут рабочий требует с них двести рублей в год.
Слушание дела Кузнецовы попытались перенести в Москву, где у них в судах были свои люди. По формальным причинам этого добиться не удалось, и тогда они стали искать «руку» в Кашине. Им обещал помочь торговец Носов, пользовавшийся здесь влиянием.
Прежде всего надо было как-то опорочить заключение земского врача. Это вызвался сделать заводской врач Комаров. Под диктовку управляющего заводом Севастьянова он написал такое «свидетельство»:
«Дано сие бывшему, обжигальщику кр. дер. Квашниново Селиховской волости Корчевского уезда Николаю Федотовичу Богачеву 33 лет от роду в том, что он страдает болью под ложечкой по всей вероятности от курения табака и неподходящей пищи».
Безграмотная бумажка, подписанная заводским врачом, оказалась подходящей зацепкой для кашинских крючкотворов. Восемь месяцев тянулось дело в суде, и, наконец, Кузнецовы победили. В иске Богачеву отказали на том основании, что никакого особого несчастного случая не произошло, а подлинная причина болезни спорна. На рабочего возложили судебные издержки — двести рублей. Это была сумма, которой ему хватило бы на год жизни. Конечно, у Богачева не оказалось за душой ни копейки, и вскоре он умер в полнейшей нищете.
Так печально закончилась попытка рабочего найти справедливость, отстоять свои, казалось бы, бесспорные человеческие права.
Николай Богачев был одним из многих рабочих, которым жилось и работалось на фабрике предельно тяжело. Недовольство кузнецовскими порядками накапливалось, зрело, готовое вылиться в форму открытого протеста.
Молодые рабочие часто собирались на берегу Волги возле постовой будки бакенщика Никиты Родионовича Багрова. Иной раз сюда приходило до сорока человек. Ловили рыбу, готовили уху и, пока она варилась, рассказывали разные истории, обсуждали заводские дела. Кто-нибудь запевал, и тогда над волжскими просторами далеко разносилась мелодия «Варшавянки» и слова, полные мужества и воли, звавшие к борьбе:
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут...
Брожение среди рабочих возникло в начале года, после того, как в Кузнецове дошли вести о расстреле мирных людей в Петербурге на Дворцовой площади. Уже тогда шел разговор о том, что надо бастовать, добиваться лучших условий жизни.
Листовки появлялись на заводе и раньше. В феврале 1904 года около мастерских была разбросана напечатанная на гектографе «Рабочая песня». Начиналась она словами:
Кто кормит всех и поит?
Кто обречен труду?
Кто плугом землю роет?
Кто достает руду?
Кто одевает всех господ,
А сам и наг и бос живет?
Все мы же, брат рабочий!
Дальше песня призывала очнуться и свергнуть гнет царя.
Внизу и сбоку на этой листовке были сделаны приписки:
«Помещенное здесь стихотворение рисует бесправное и тяжелое положение и указывает на выход из последнего».
«Речь идет о социал-демократической партии, в которую объединяются рабочие».
«Прочтите и передайте вашему товарищу!».
Когда эти листовки были доставлены в полицию, а оттуда попали в Тверское губернское жандармское управление, то и.о. начальника этого управления в письме Департаменту полиции писал, что листовки эти «по-видимому, местного изготовления».
В феврале 1905 года все чаще в среде рабочих стали раздаваться требования: во-первых, принимать посуду не в обожженном, а в сыром виде: ведь и точильщик и живописец свою работу выполнили и потому не виноваты, если посуда разобьется во время обжига. Во-вторых, слишком уж малы расценки на многие работы. В-третьих, надоел «порядок» в харчевой лавке, где продукты выдавали только в определенные дни, а не ежедневно, а цены назначали, какие вздумается.
16 февраля рабочие забастовали, и в Москву к хозяину М.С. Кузнецову и к тверскому губернатору князю Урусову полетели от управляющего Севастьянова тревожные телеграммы о беспорядках.
21 февраля Севастьянов сообщил, что фабричный инспектор выясняет требования рабочих и что необходим приезд если не самого М.С. Кузнецова, то кого-либо из дирекции Товарищества. Но у правления было и без того много хлопот: забастовки начались и на других фарфоровых и фаянсовых фабриках. Поэтому управляющему Севастьянову ответили, что «никто из хозяев сейчас не приедет», предлагали получить через фабричного инспектора письменные требования рабочих, давали совет попросить у губернатора охрану, а в заключение указали: «Ежедневно телеграфируйте положение дела».
Но вслед за этим правление направило в село Кузнецово одного из своих видных работников — П.И. Ануфриева «для ведения переговоров с мастеровыми и рабочими».
Прошло еще два дня. Ануфриев вынужден был согласиться на многие требования рабочих. 25 февраля 1905 года на заводе было вывешено объявление старшего фабричного инспектора Тверской губернии Котельникова, в котором он сообщал, что сам М.С. Кузнецов приехать не может, «а продолжать переговоры без хозяев не представляется возможным». Пока же удовлетворялись многие требования. Расценки должны быть пересмотрены «совместно с представителями рабочих каждого отделения». Товар будет приниматься в сыром виде. Дано согласие на открытие потребительской лавки. В хозяйской харчевой лавке продукты отныне будут выдаваться ежедневно и вообще там будет наведен порядок: на обвес и обмер рабочие могут жаловаться управляющему, предпочтения служащим перед рабочими больше не будет и т.д. Женщины по субботам смогут уходить с работы раньше для выполнения своих домашних дел. К врачу и фельдшеру теперь могут обращаться не только сами рабочие, но и члены семьи. Кроме того, Ануфриев обещал выполнить и другие требования рабочих. В объявлении перечислялось 16 пунктов, по которым представитель правления обещал удовлетворить требования рабочих.
Но это было еще далеко не все, чего добивались рабочие, и забастовка продолжалась.
Чуть ли не каждый день из Москвы приходили сведения о новых уступках хозяев — ведь в правление ежедневно сообщали о положении дел.
Рабочим было обещано «в самом непродолжительном времени» рассмотреть все их «просьбы».
1 марта фабричный инспектор объявил о том, что продолжительность рабочего дня сокращается с 11 ½ часов до 10, уменьшается плата за баню, наводится порядок в оплате сдельщины, улучшаются условия труда, повышается оплата клеймильщиц и т.д.
Живописцы торжествовали,- когда прочли параграф, касающийся ненавистного им Бабкина, смотрителя живописного и граверного отделений. Неуч и самодур, он изображал барина, к рабочим относился презрительно и грубо, и его упрямства нельзя было перебороть ничем. Своего положения Бабкин достиг только тем, что выслуживался перед хозяевами.
- Выгнать Бабкина! — это было единодушное требование всех рабочих.
И вот теперь в объявлении старшего фабричного инспектора, вывешенном 1 марта, можно было прочесть:
«Мастер Бабкин будет немедленно устранен от заведывания живописной, печатной и другими мастерскими, за исключением граверной, которой будет заведывать только до пасхи 1905 года».
Но граверы запротестовали:
- Вон Бабкина из граверной!
2 марта к концу дня было вывешено новое объявление, что Кузнецов согласился «совершенно отстранить мастера Бабкина».
2 марта было особенно бурным днем. На заводе уже находился тверской губернатор князь Урусов. Он появился в с. Кузнецове вместе с полусотней солдат. Рабочие наперебой рассказывали губернатору о своей тяжелой жизни, о безвыходном положении, в которое поставил их хозяин. Многие говорили: