Все больше и больше усиливается нажим на рабочих. Никогда раньше не было такого порядка, чтобы оплата живописцам проводилась не за расписанные ими сервизы, чашки или статуэтки, а только за то, что уцелеет после выхода посуды из последнего обжига. Если посуда билась или трескалась, отвечали рабочие, хотя они и не имели к обжигу никакого отношения. Уменьшался заработок рабочих, которые и без того получали гроши. Донимала и хозяйская «харчевая лавка», где товар был дрянной, а цены высокие. Кузнецов ввел систему штрафов, а смотрители и приемщики товара придирались к любой мелочи, чтобы сорвать хоть несколько копеек с рабочего. Одним словом, это была система, которая уже успела принести Кузнецову миллионы.
Поводом к возмущению, переросшему в стачку в ноябре 1886 года, на кузнецовском заводе послужили тоже штрафы.
Двоих рабочих-точильщиков — Багрова и Зимарева — призвали в армию, и 1 ноября они пришли за расчетом. Но стоило им взглянуть в свои расчетные книжки, которые в последнее время на руки не выдавались, а под всякими предлогами задерживались в конторе, как с губ у обоих сорвалось одно и то же слово:
- Обсчитали!
И Багров и Зимарев помнили, что приемщик товара Рачкин и смотритель Стручков за небольшое опоздание на работу оштрафовали каждого по 25 копеек, хотя работа была сдельная. Теперь же, заглянув в расчетные книжки, рабочие увидели: штраф 75 копеек. Казалось обидным, что на фабрике, где и без того на каждом шагу сталкиваешься с несправедливостью, так нагло обсчитывают.
Багров и Зимарев, не добившись толку в конторе у расчетного приказчика, отправились к помощнику управляющего фабрикой Шепелеву. Но тот и разговаривать не захотел.
- Разберитесь сами! — просил Зимарев.
Шепелев отмахнулся:
- Разберемся когда-нибудь.
- На царскою службу уходим. В солдаты. Когда же потом-то? — в сердцах крикнул Зимарев.
Но Шепелев повернулся и пошел домой.
Об обиде рекруты рассказали товарищам по точильному отделению. И каждый рабочий, который услышал это, подумал: «Наверное, и у меня то же». Точильщик Виктор Аникин побежал в контору.
- Сколько у меня штрафа? — спросил он.
Оказалось, что и его обсчитали.
- Раз такое дело, бросай, братцы, работу! — звонко крикнул он, вернувшись в точильное. Но подошел час окончания работы, и по гудку все разошлись.
На следующий день, в воскресенье, рабочие, собираясь на квартирах, взволнованно обсуждали событие. Сразу вспомнили прежние обсчеты, пришли на ум и другие обиды — маленькие расценки, грубость смотрителя Стручкова, вздутые цены в харчевой лавке.
Говорили, что Шепелев и бухгалтер Крутов будут, начиная с октября, со всех брать повышенные штрафы.
- И Ешкову такое приказание дали. Он сам говорил, — волнуясь рассказывал маленький, вечно голодный подросток Стрункин, работавший в точильной.
Ешков был на фабрике приказчиком, и уж если он так сказал, значит, хозяева действительно задумали новое притеснение. У Стрункина не раз были неприятности из-за штрафов. Пошел он как-то к Шепелеву выяснять, почему с него взяли большой штраф, а Шепелев зло плюнул ему в лицо и огрызнулся:
- Малы еще штрафы. Можно и больше сделать.
От таких рассказов недовольство росло, и когда в понедельник, 3 ноября, точильщики вышли на работу, разговоры продолжались, а к 8 часам — времени открытия конторы — 20 точильщиков, делегатов от рабочих, двинулись туда.
К рабочим вышли управляющий Чернышев и его помощник Шепелев. За их спинами, готовые выполнить любое приказание, встали бухгалтер Крутов и конторщик Зайцев.
Рабочие начали спокойно:
- Хромов принимает товар и все норовит обмануть.
- А Стручков штрафы записывает как вздумает. Разве это справедливо?
- Когда нанимались на работу, о штрафах не было речи.
Управляющий, увидев беспокойство рабочих, начал говорить миролюбиво:
- При записи двум рекрутам вышла ошибка. Вот и все.
- Почему расчетных книжек на руки не выдаете? — крикнул кто-то.
- Прячете? — раздался другой голос.
- Книжки дайте! — поддержал их третий.
Чернышев шепнул что-то конторщикам, и они принесли несколько расчетных книжек. Это, конечно, не было случайностью: «попались» как раз такие книжки, в которых штрафная графа оказалась чиста. Отходчив русский человек. Потоптались рабочие и... разошлись,
Но, когда они вернулась в точильную, разговоры возникли с новой силой. Может, и вправду увеличат штрафы, ведь Чернышев не сказал, что все останется по-прежнему, да и точильщики не сообразили об этом спросить. Многие рабочие считали, что надо совсем отменить штрафы, и управляющий должен это сделать. А смотрителя Стручкова давно пора выгнать, чтобы он не пакостил на заводе, не портил людям жизнь.
- Про харчевую лавку чего молчали? — кричали недовольные. — Приказчикам мясо продают, а нам одни кости и за ту же цену?! Разве это порядок, что по десяти копеек с заработанного рубля скидывают тем, кто не хочет брать товар в харчевой лавке?!
- В контору! — крикнул 27-летний точильщик Федор Никитич Рябов.
- В контору! — поддержал совсем молодой его сосед Василий Краснов.
Стали звать народ из других корпусов. Рябов вошел в печатное отделение и там тоже громко крикнул:
- Всех зовем к конторе!
Теперь к управляющему шла толпа человек в полтораста, настроенная куда более непримиримо и грозно, чем первые двадцать делегатов.
Хотя и дул северный ветер, Рябов шел впереди, в кумачовой рубахе, пламеневшей, как знамя. За ним шли и другие рабочие: Василий Краснов, Алексей Платонов, братья Королевы, братья Чарцевы, молодые точильщики Кульков и Стрункин и другие.
В конторе рабочие никого не нашли
Неожиданно прогудел полдневный обеденный гудок. Были бы у точильщиков часы, заметили бы рабочие, что рано нынче отпускают с фабрики. Но тогда часы были только у управляющего да кое у кого из приказчиков. А приказчики уже смекнули, в чем дело: разойдутся рабочие по домам и, может быть, забудут о недовольстве. Поэтому и гудок дали раньше.
Часть точильщиков действительно отправилась домой, а те, кто посмелей, у кого сердце особенно болело из-за несправедливостей на заводе, зашли в трактир Закомычкина: надо было сообща решить, что же теперь делать.
- Идти к управляющему и требовать, чтобы штрафов не брали и чтобы Стручкова — долой! — сказал Рябов.
- А товар принимали бы от нас в сыром виде, как и раньше. В горнах брак, а мы отвечай! — добавил Василий Краснов.
- Верно! Верно! — поддержали его другие точильщики.
- Пошли к Чернышеву домой! — сказал Рябов.
- Кто пойдет, тот клади сюда шубу!
И вмиг в углу трактира выросла гора шуб и пиджаков.
Пока проходило это своеобразное голосование и пока, закрепляя принятое решение, выпили «по маленькой», за окнами росла, собиралась толпа: все хотели знать, что там, в избе, надумают.
Царские законники потом так определили цель собрания в трактире Закомычкина: «Об суждение условий забастовки и взаимное соглашение настаивать путем этой последней на отмене принятых на фабрике порядков». А рабочие кузнецовской фабрики тогда о стачке и не думали. Они просто решили настаивать на своих требованиях, которые считали и законными и справедливыми. Недовольных было уже не двадцать и не полтораста, а (судя по полицейскому донесению) свыше тысячи человек.
На фабрике рабочие неожиданно встретили смотрителя Стручкова, одного из самых ненавистных хозяйских холуев.
- А ну, геть отсюда! — закричали точильщики. Досталось ему тогда несколько подзатыльников, так что он поспешил унести ноги. Это увидели другой смотритель — Ремизов и приемщики Рачкин и Хромов и, не дожидаясь, когда очередь дойдет до них, кинулись бежать с фабрики.
Молодой рабочий Стрункин допытывался у помощника управляющего Шепелева:
- А на меня за что полтинник штрафу наложили? Сработал я много, а получать пришел — там копейки. Куда делся товар?
- Долой штрафы! — раздалось в толпе.
Шепелев ничего не мог ответить Стрункину, и это только подлило масла в огонь.
Чернышева отыскали дома. Испуганный, он стоял перед толпой. Человек, который считал себя в здешних местах владыкой, теперь лепетал что-то о хозяине, Матвее Сидоровиче Кузнецове, который-де только и может ответить на требования рабочих.
Рябов расстегнул ворот своей красной рубахи, нащупал нательный оловянный крест, рванул его, так что шнурок лопнул, и протянул крест управляющему.
- На! — крикнул он, и такая боль и мука почувствовались в его словах, что толпа сразу стихла.
- На! — повторил он с надрывом. — Бери последнее, что осталось!
Чернышев стоял бледный и молчал. Руки у него дрожали.
Так ничего и не добившись, рабочие ушли. Вмиг был сорван замок с харчевой лавки. Кули с мукой, бочки постного масла, чай, сахар, дешевый ситец — все, что лежало на полках и стояло на полу, все казалось доступным для рабочих. Не надо кланяться перед харчевым конторщиком, выписывавшим продукты и мануфактуру; не видно выжиги-приказчика. Бери, что хочешь. И, мстя хозяину за обсчеты в конторе и лавке, рабочие мгновенно очистили «харчевую». В окна конторы, квартир Стручкова, Рачкина, Хромова и в фабричные здания полетели поленья и камни.
Раздавались торжествующие крики:
- Ура!
-Наша взяла!
- Братцы, не робей!
Это кричали Рябов, Ерков, Чарцевы, Королевы и многие другие. Фабрика находилась во власти рабочих, а начальство сидело в поддевках и шубах у себя в домах тише воды и ниже травы и только поеживалось от холода, проникавшего сквозь разбитые окна.
Управляющий настрочил телеграмму исправнику Зыкову в Корчеву:
«На фабрике рабочие произвели бунт».
Он просил поскорей приехать с десятью полицейскими.
Но едва посланный с телеграммой отправился на станцию Завидово, где был телеграф, Чернышеву стало ясно, что десяток полицейских ничего не сможет сделать.
Однако у корчевского исправника под рукой не нашлось даже десятка «фараонов», да и обстановка ему была не ясна. Поэтому, получив телеграмму, он вместе с двумя городовыми поскакал на фабрику.
Тем временем в самой гуще событий неожиданно оказался другой представитель полицейской власти — урядник Кузнецов. Возвращаясь из деревни, он решил проехать через фабрику. Обычно издали были видны освещенные допоздна окна фабричных корпусов, а на этот раз — ни огонька.
Встречная женщина сказала:
- Бунтуют рабочие. Часа четыре ходят по поселку.
Урядник велел кучеру ехать дальше. Но почти сразу же путь ему преградила толпа. Было уже темно, и только по гулу голосов Кузнецов определил, что народу собралось человек полтораста, если не больше.
- Стой, кто едет? — раздался окрик.
Пристав сообразил, что выдавать себя небезопасно, и смиренно ответил:
- В Корчеву еду.
Тот же голос отозвался:
- В Корчеву езжай. А сюда, на фабрику, нельзя.
Лошади не могли сделать ни шагу: толпа не расступалась. Пришлось уряднику поворачивать обратно. Он добрался до Волги, возле пристани встретил лесного объездчика Пикина и взял у него одежду ямщика. Пешком урядник и объездчик отправились на фабрику. Но ни на дороге, ни возле корпусов рабочих уже не оказалось. Крадучись, пробирались по поселку приказчики. Раздалось несколько выстрелов.
- Что это? — назвав себя, спросил урядник у приказчика Стручкова.
-Шепелев народ пугает. Стреляет из охотничьего.
- И как?
Стручков только рукой махнул. Выстрелы никого не напугали.
Через полчаса урядник встретил корчевского исправника Зыкова. Кузнецов рассказал о своем маскараде, но сведения, которые он сообщил начальству из Корчевы, были весьма скудны.
- Сам все узнаю! — с угрозой в голосе сказал Зыков и в сопровождении двух городовых отправился к фабричному начальству. Он увидел выбитые стекла в квартирах управляющего, приказчиков и смотрителей. Как потом рассказывал исправник, он нашел Чернышева, Шепелева и Ешкова «крайне взволнованными и перепуганными». С фонарями обошел исправник фабричные корпуса и всюду увидел следы недавнего разгрома. На земле и в помещениях валялись жерди, поленья, камни, балясины от перил. Зияла пустыми проемами выбитых окон харчевая лавка. Двери с двух продуктовых амбаров были сорваны, а товары растащены.
- Арестовали кого-нибудь? — спросил Зыков.
Ответил Чернышев:
- Возле харчевой я увидел двух точильщиков — Дмитрия Королева и Чарцева. Задержали Чарцева, но он стал вырываться и ранил приказчика Турина. Ну все-таки его скрутили.
Управляющий не сказал, что оба рабочих, задержанные по подозрению в разгроме лавки, были зверски избиты приказчиками, но сообщил, что теперь они находятся в «клоповнике».
