Завод в Домкине. Из книги: Арбат Ю. Конаковские умельцы, 1957. История фаянсового завода, носящего ныне имя Михаила Ивановича Калинина насчитывает без малого полтора века.
Аптекарь Фридрих-Христиан Бриннер, приехавший в Россию из Богемии, сговорился в августе 1809 года с тверским помещиком бригадиром Федором Леонтьевичем Карабановым и за 7 тысяч рублей купил у него в Корчевском уезде Тверской губернии возле деревни Домкино 200 десятин леса.
Выговорил аптекарь себе право построить на купленном участке «заведения, какого они роду ни были». Это было только формулой. Бриннер прекрасно знал «род» заведения: из Вербилок, с Гарднеровского фарфорового завода он уже пригласил сведущего в керамике человека — мастера Рейнера. Да и в заключенном условии имелся особый пункт:
«...Песок, глину, камень и все до минералов - носящееся позволяю я, Карабанов. На дачах моих по сю сторону реки Волги брать безденежно».
Однако для фаянсового завода — а именно его надумал завести в Домкине богемский аптекарь — прежде всего требовался лес. Его на купленном участке имелось в достатке и должно было хватить на двадцать лет. В случае же необходимости Карабанов обещал добавить еще, правда, за особую плату.
Но в условии был и один неприятный для арендатора пункт, сыгравший потом немалую роль в судьбе завода. По истечении двадцатилетнего срока, когда весь лес будет вырублен, Бриннер должен возвратить землю Карабанову, а «всю ...движимую собственность вывести куда... заблагорассудит». К собственности Бриннера относились и «деревянные стоимости», т.е. фабричные постройки.
В Домкине началось строительство фаянсовой фабрики. По дошедшим до наших дней материалам известно, что бриннеровское заведение было в ту пору маленькое, кустарное. Пятнадцать мастеровых на обычных гончарных кругах вытачивали посуду и обжигали ее в земляных печах.
Строя фаянсовую фабрику, богемский аптекарь рассчитывал разбогатеть. Но дела у него сразу же пошли неважно. Средств явно не хватало, а фабрика требовала их все больше и больше. В результате, не прошло и года, как Бриннер «почувствовал себя неспособным к дальнейшему распространению» фабрики. 9 июня 1810 года незадачливый владелец за те же 7 тысяч рублей передал аптекарю и землевладельцу Андрею (Генриху) Яковлевичу Ауэрбаху и своему бывшему мастеру Ивану Рейнеру все права не только на двести десятин леса, но и на построенную им фабрику в Домкине.
Рейнер числился компаньоном всего четыре месяца. Затем Ауэрбах стал единоличным владельцем фабрики.
У нового хозяина дела пошли не в пример лучше. В мае 1811 года А.Я - Ауэрбах писал о своей фабрике: „Я... владею оною токмо 8 месяцев и уже посредством познаний, трудолюбивых стараний и пожертвований достиг до такой совершенной выделки фаянса, каковой, по признанию всякого, никогда до сего времени в нашем отечестве не бывало".
И все же для развития дела Ауэрбах должен был вложить и значительную часть оставшегося состояния — 17 тысяч рублей, причем эти деньги пошли на опыты, которые владелец фабрики откровенно называл «неудачными испытаниями». Нужно было где-то раздобывать еще денег «для доведения сего предмета... деятельности до высочайшей степени совершенства».
Пользуясь своими добрыми отношениями с новгородским, тверским и ярославским губернатором — принцем Георгием Гольштинским-Ольденбургским, Ауэрбах решил попросить у правительства ссуду в 25 тысяч рублей. Это была хлопотная процедура, потребовавшая от владельца фабрики много энергии и растянувшаяся на несколько лет.
В своем заявлении Ауэрбах не только просил ссуду, но и ставил вопрос о других мерах помощи. Прежде всего, он предлагал запретить ввоз фаянсовой посуды из-за границы. Стараясь вызвать заинтересованность правительства, Ауэрбах, в подтверждение этого своего положения, писал: «От такого запрещения фабрика моя не токмо будет в состоянии распространиться, но и многие другие охотники заведутся в государстве делать сию необходимую посуду».
Ауэрбах считал нужным отметить, что все сырьевые материалы для производства фаянса ему «удалось изобресть... в самом отечестве». Однако он хотел, чтобы правительство помогло ему в дальнейших поисках сырья, и попросил о позволении «везде на казенных землях, где ...сысканы будут потребные материалы, как-то: глина, песок, фельдшпат и тому подобное, безостановочно пользоваться».
Рядом со столь серьезными просьбами наивно и курьезно выглядит беспокойство владельца об охране фабрики. Ауэрбах сетовал на отдаленность предприятия и просил губернатора, принца Ольденбургского, прислать двух солдат из Корчевской штатной команды для «содержания в фабрике... порядка», объясняя, что «таковых людей, кои более ночью караулить должны, за деньги достать нельзя, ибо солдат к должности своей привык и не дремлет, а нанятые засыпают неминуемо...»
Губернатор сообщил Ауэрбаху, что послать солдат на фабрику не может, так как они находятся в распоряжении военного ведомства. Отказали ему и в «пользовании материалами, которые можно будет найти», так как не желали посягать на права казны и других землевладельцев. Но самое главное ходатайство — о ссуде — губернатор поддержал. В своем отношении Министерству внутренних дел он сообщил, что проситель ему лично известен, и рекомендовал «обратить внимание на фабрику его для пользы казны и выгоды государства».
Министерство решило внести Ауэрбаха в список кандидатов, «ожидающих от казны вспомоществований» при условии предоставления залога или поручительства.
Ауэрбах начал оформлять залог для получения ссуды. В октябре 1811 года провели опись фабрики — стоимость ее была определена в 7.358 рублей. Но принять это имущество в качестве надежного залога тверской губернатор отказался, исходя из того, что «все показанное в описи, подвержено сгорению и тлению». Министерство предложило Ауэрбаху найти другой «благонадежнейший» залог или представить поручителей.
Поручителей у Ауэрбаха не было. Не оказалось у него и достаточного количества крестьян. Единственный выход, который он нашел, это предложить в качестве залога московский каменный дом, принадлежавший его брату аптекарю Ивану Яковлевичу Ауэрбаху и оцененный как раз в 25 тысяч рублей.
Считая, на основании обещаний губернатора и министерства, что ссуда будет вот-вот получена, Ауэрбах занял деньги у тверских соседей. Но шли месяцы, а распоряжения о выдаче денег все не поступало. Ауэрбах забеспокоился. Он и его поверенные в Москве писали в Петербург, что задержка с выдачей ссуды приведет к тому, что фабрикант «неминуемо должен будет остановить производство... и понесть невозвратимые убытки». Ауэрбах недвусмысленно предупреждал, что, если ссуда не будет получена, он откажется выполнить заказанный на его фабрике сервиз для великой княгини Екатерины Павловны.
Казалось, это подействовало. В июле 1812 года состоялось решение выдать Ауэрбаху 18 тысяч рублей в счет ссуды. Но не успели послать распоряжение Корчевскому казначейству о выплате денег, как Государственный совет приостановил в связи с войной против Наполеона выдачу ссуд частным лицам. Министр внутренних дел О. Козодавлев, покровительствовавший развитию отечественной промышленности, с сожалением сообщил об этом Ауэрбаху.
В конце августа 1812 года Государственный совет подтвердил свое решение,
А тут еще, зимой 1812 года, во время пожара Москвы, сгорел тот самый дом, который мог быть единственным залогом для получения ссуды домкинским фабрикантом.
Снова Ауэрбах писал прошения, снова жаловался, что без казенной помощи фабрика его «придет в упадок», и теперь уже просил выдать ссуду без залога.
Заняв у соседей денег в предвидении двадцатипятитысячной ссуды, Ауэрбах продолжал развивать дело. Производство фабрики росло из года в год. В 1811 году было выработано фаянса примерно на 3.000 рублей, в 1812 году— на 16.728 рублей, в 1813 году — почти на 23 тысячи рублей, в 1814 году — на 32 тысячи рублей, а в 1815 году — более, чем на 81 тысячу рублей.
Осенью 1815 года фаянсовые фабрики Ауэрбаха были замечены в Петербурге, но вызвали довольно своеобразный отклик. Министру внутренних дел О. Козодавлеву не понравилось, что на посуде, вырабатываемой в Домкине, фамилия Ауэрбаха пишется латинскими буквами и не указывается, где эта фабрика находится. О. Козодавлев боролся против слепого подражания загранице и особенно не любил, когда изготовляемым на русских фабриках и заводах изделиям придавался вид иностранных. Вот почему министр выразил недовольство по адресу и Ауэрбаха и тверского губернатора и предложил предписать и Ауэрбаху и другим фабрикантам, «дабы они непременно полагали на своих изделиях клейма с означением российскими литерами имени фабриканта и места, в коем фабрика находится».
После такого нагоняя на изделиях домкинской фабрики ставилось клеймо: «Ауэрбах. Корчева».
К тому времени изделия этой фабрики достигли совершенства и стали пользоваться большой популярностью в России. Козодавлев внимательно следил за деятельностью домкинской фабрики. Он затребовал более подробные сведения о производстве, прося прислать несколько различных фаянсовых изделий. Министр не скрывал, что задумал сообщить об этой фабрике Александру I и «исходатайствовать Г. Ауэрбаху к поощрению его какое-либо вознаграждение».
В самом начале нового, 1816 года тверской вице-губернатор граф Андрей Толстой послал в Петербург ящик ауэрбаховской фаянсовой посуды и сообщил просимые сведения. Он писал со слов корчевского исправника, что «фабрика сия... находится в лучшем положении и еще б могла получить превосходство против нынешнего ее состояния, если б было достаточное число при ней рабочих».
В тех же сведениях приводилось число занятых на фабрике мастеровых и их заработок. Там было 2 «настоящих мастера», 26 их учеников, 14 живописцев, а на разных работах занято 56 мужчин - «черноработцев» и 18 женщин. Плата у них была неодинаковая: женщины получали втрое меньше мужчин. Всего, включая и приказчиков, на фабрике работало 119 человек, из них 45 числилось «в мастерстве».
Очевидно, обеспечение рабочей силой являлось наиболее трудной проблемой для владельца фабрики, так что корчевской исправник не ошибся, обращая на это свое внимание. Не раз Ауэрбах подымал волновавший его вопрос перед Министерством внутренних дел.
В начале 1816 года он просил «исходатайствовать... от казенных фарфоровых заводов трех мастеров, а именно лепщика или модельного мастера, фигурного живописца и мастера, который бы мог через огонь золотить посуду и обжигать». Он обязывался производить «тот же самый платеж, какой получают они от казны, и сверх того, сделать им и прибавку, смотря по успехам их мастерства».