КонаковоГород Конаково. Краткие сведения о прошлом. Время возникновения г. Конаково неизвестно. В местных краеведческих материалах, основанных на «Экономических примечаниях к планам Генерального межевания Тверской губернии» 1806 г., отмечается, что предшественником его являлась деревня Кузнецово Корчевского уезда, принадлежавшая помещикам Воробьевым. В ней «проживало 7 мужчин и 9 женщин, под селением было 1 десятина 100 саженей земли, под пашней 16 дес. 1413 саж., под лесом 15 дес. 1225 саж., а всего деревня имела 33 дес. и 338 саж. земли». Эти же сведения приводятся и в статье Г. Мацегориной «На месте сельца — город» (газ. «Заря», № 77, от 26/VI —1976 г.). Однако они ошибочны, так как относятся не к сельцу Кузнецово, составляющему основу г. Конаково, а к деревне, принадлежавшей кашинским помещикам Воробьевым. Это заблуждение было доказано конаковским краеведом Г. Лубовым. Он отмечает, что в это время (1806 г.) в Корчевском уезде имелось три поселения под именем Кузнецово, но только одно из них располагалось в Селиховской волости, т. е. там, где возник г. Конаково. Причем, это была не деревня, а сельцо, а это значит, что в нем, помимо дворов крестьян, находилась и усадьба помещика-владельца земли. Таковыми же являлись Рудаковы.

В подтверждение Г. Лубов приводит документ — «Геометрический специальный план Тверской губернии Корчевского уезда сельцам Шагарову и Кузнецову...». (ГАКО, ф. 312, оп. 3, д. 16089, л. 62), представляющий собой план земельного участка с прилегающими к нему угодьями, который в 1826 г. приобрел А. Я. Ауэрбах для строительства перевозимых им из дер. Домкино построек своего фаянсового завода.

В Конаково или в Конакове? Вот в чем вопрос. Всем известно, что город Конаково назван в честь революционного деятеля Порфирия Конакова. Но мало кто знает, что сама фамилия Конаков произошла от древнегреческого Conon, что в переводе означает «внук предыдущего». Так звали выдающегося афинского полководца времен пелопонесской и афинской войн.

Позже, претерпев различные изменения и приобретя исконно русское окончание -ово, фамилия превратилась в топоним (имя собственное, обозначающее название географического объекта). Существует миф о том, что географические названия на -ово, -ево, -ино, -ыно не склоняются и никогда не склонялись.

На самом деле географические названия с такими окончаниями традиционно склонялись: в Останкине, в Переделкине, в Конакове. Тенденция к употреблению несклоняемого варианта сложилась лишь в последние десятилетия.

3 октября 2017 г. в свет вышел клип «Haan kar de» музыкального проекта из Мумбая (Индия) Ssameer ft. Shaskvir, известного среди молодежи со всего мира, в особенности жаркой его части. За первые сутки после публикации уже зафиксирован более 10 000 просмотров данного видео на YouTube. Примечательно то, что основная часть клипа снималась в нашем городе Конаково. Будем считать, что индийские парни, того не подозревая, сделали прекрасный подарок к 80-летниму юбилею Конаково. Или сделали это осознанно?! Узнаем подробности!

 Историческая справка. Возникновение г. Конаково относится к середине XVI века. Именно тогда возникла небольшая деревушка, состоящая из нескольких домов и называлась она Александровка, сегодня в этом районе находится церковь Михаила Тверского и Анны Кашинской.

В конце XVII века возникают два поселения Кузнецово (район фаянсового завода) и Шагарово (район школы № 3), что на Жилкоопе.

В середине XVIII века теперь уже на левой стороне реки Донховки возникает Слобода, которая до середины 60-х годов XX столетия являлась центром города.

В конце 30-х годов сюда перевезли множество домов с жителями из города Корчевы, они по переписи 1939 г. составляли 35% от всего коренного населения г. Конаково.

Таким образом, современный город Конаково впитал в себя как территории этих поселений, кроме г. Корчевы, так и его жителей, и таким образом, становится их правопреемником.

Современный г. Конаково, сегодня в конце 2002 года:

  • насчитывает 43 тысячи 200 человек;
  • расположен на правом берегу реки Волги;
  • находится на высоте 128 метров над уровнем океана;
  • средняя температура января — 9; июля +18.

Село Кузнецово в 1916 году. В Российской государственной библиотеке (РГБ) хранится небольшая брошюра с длинным названием: «Отчет Общества организации путешествий учеников Тверской гимназии за 1915-1916 год. Экскурсия в село Кушалино и по Волге до села Кузнецова, под руководством директора гимназии П.П. Чернышева». (Тверь, 1917). Единственный экземпляр этой библиотеки имеет автограф П.П. Чернышева.

Кузнецово. Из сельца Кузнецово начинал развиваться современный город Конаково. Сельцо Кузнецово располагалась на правой стороне речки Донховки. В клинских писцовых книгах 1624 - 25 годов при описании вотчины Ивана Михаиловича Изъединова упоминается пустошь Кузнецово на речке Донховке. От названия пустоши и произошло название сельца Кузнецово.

Альманах к 75-летию города КонаковоКонаково: альманах к 75-летию города Конаково. История и современность /Составитель А. Калион - Москва, 2012. Возраст городов принято отсчитывать от первого упоминания в исторических документах о тех населенных пунктах, на месте которых находятся они сегодня. Но точное время возникновения города Конаково неизвестно. Впервые сельцо Кузнецово, которое является прародителем современного Конакова, появилось на карте Тверской губернии в 1828 году в "Геометрическом специальном плане Тверской губернии Корчевского уезда". Согласно ему, "...сельцам Шагарову и Кузнецову с деревнями Александровою и Билавиною..., прежде бывшего владения от Армии капитанов Дмитрия и Михаилы Матвеевых, детей Дудаковых, что ныне малолетних господ Рудаковых и провизора Андрея Яковлева сына Ауэрбаха.., учиненного в 1770 году землемером капитаном Хлоповым... в согласность раздела учиненного в 1799 году между означенными двумя братьями Рудаковыми, снятый Новоторжским уездным землемером Камивневым 1828-го года июля... дня". Хотя план составлен значительно позже, уже после покупки сельца Андреем Ауэрбахом, мы все же видим в нем упоминание о сельце Кузнецове, датированное 1770 годом. Поэтому есть основание предположить, что возникновение г. Конаково относится к годам, более ранним, чем 70-е годы XVIII века, и что в пределах современной территории г. Конаково находились сельцо Шагарово, сельцо Кузнецово и деревня Александровка, и что владельцами этих земель на тот момент были "малолетние братья" Рудаковы. В конце XIII - начале XIX веков на территории Корчевского уезда, как и во всей Российской Империи, усилилось развитие товарно-денежных отношений. Натуральное хозяйство помещичьих усадеб уже не могло обеспечить удовлетворение быстро растущих и все усложняющихся потребностей их хозяев. Классовая спесь и вековые феодальные предрассудки не позволяли большинству дворян, и тем более духовенству, заводить промышленные предпри­ятия для производства товаров, то есть изделий, предназначенных для продажи. Они считали несовместимым промышленно-торговую деятельность с достоинством господ. По их мнению, это превращало дворян — столпов государства Российского — в купцов, то есть в сословие, стоявшее на более низкой ступени сословной лестницы. Тем не менее уже появились люди, знакомые с политэкономией, и которые, по словам А.С. Пушкина, умели «судить о том, как государство богатеет и чем живет, и почему не нужно золота ему, когда простой продукт имеет». Но поэт видел, что типичный помещик-ретроград понять законы товарной экономики «не мог, и землю отдавал в залог», что он продавал земельные угодья или сдавал их в аренду, продавал на корню лес, не умея извлекать прибыль. За все это он получал вожделенные «живые» деньги, не брезгуя при этом ассигнациями, которые еще недавно и за деньги-то не считали. Немало помещиков заставляли своих крепостных открывать мелкие ремесленные предприятия, такие, как сапожные, валяльные, столярные мастерские, кузницы, мельницы, крупорушки, денежный доход от которых поступал в помещичью кассу и растрачивался на финансирование праздной жизни.

Конаков П.Жизнь и смерть Порфирия Конакова. Из книги: Арбат Ю. Конаковские умельцы, 1957. Порфирию, сыну живописца Петра Конакова, было во времена стачки 1886 года восемь лет. Смышленый, шустрый парнишка бегал вместе с заводскими ребятами возле фабричных корпусов, когда там, в отместку хозяину, били посуду и стекла. Конечно, он оказался на месте происшествия и при разгроме хозяйской харчевой лавки. Вместе со сверстниками он в щелку забора наблюдал за тем, как приехал тверской губернатор в окружении батальона солдат. У Порфирия Конакова детство было такое же, как и у других мальчишек села Кузнецово.

Семья Конаковых происходила из гуслицких крестьян. Под Москвой, в Богородском уезде, существуют места, называвшиеся Гуслицами, где испокон веков жили староверы. Основатель кузнецовского фарфорового заведения в Дулеве — Сидор Терентьевич Кузнецов — набирал оттуда рабочих. Да и к Гарднеру в Вербилки и к Попову в село Горбуново — на два известных русских завода под Дмитровом— фарфористы шли тоже из Гуслиц и соседней с ней Гжели.

Отец Порфирия, Петр Иванович, работал на фабрике живописцем, а потом мастер перевел его на варку люстра — особого состава нежного цвета, отливающего перламутром. На этой варке с ним и приключилась беда.

В ту пору жена Петра Аграфена Андреевна только что пришла со стирки (она ходила стирать в богатые дома) и вместе с дочерьми отправилась в баню. Вдруг слышит крик:

- Конаков сгорел.

Едва накинув платье, выбежала Груня на мороз. На фабричном дворе рассказали ей все, как было.

Со вспыхнувшего люстра огонь тут же перекинулся на варщика Конакова. Сразу, как факел, запылал Петр Иванович. Опрометью бросился во двор, упал и стал валяться в снегу. Не сообрази он этого в первую же секунду, быть бы Груне вдовой, а детям — сиротами. Припомнили рабочие: давно уже говорили и хозяину и управляющему, что надо переделать варочную и что не миновать беды, но разве вытянешь деньги из жадных рук?

Сильно обгорел Петр Иванович. Сначала не думали, что и выживет. Год пролежал он в больнице, и фельдшер Воронов ото всех в семье Конаковых брал кожу, чтобы поправить хотя бы обезображенное лицо варщика. Так расплачивались за жадность хозяина и Аграфена Андреевна, и дочери Конакова, и двенадцатилетний Порфирий.

Конаков П.

Вышел Петр Иванович из больницы уже не тем, что был прежде. Завидовали раньше силе Конакова — кряжистого, могутного бородача, не знавшего устали. Теперь это был калека. Но семья не могла прокормиться на случайный заработок прачки, и Петр Иванович снова встал к котлу с люстром.

В это время Порфирий уже работал: отец еще до несчастья определил его в ученики к старому мастеру-живописцу Сергею Васильевичу Краснощекову. Конечно, надо бы к кому-нибудь другому отдать сына, да другие без большого могарыча не брали. А Краснощеков был старик себе на уме. Мастером он слыл умелым, зарабатывал неплохо, денежке счет знал. Женился он на молодой и всячески ей угождал. Порфирия старик взял совсем не для того, чтобы научить его живописному мастерству, а в услужение. Впрочем, тогда не один Краснощеков — и другие мастера так делали: год, а то и два бегает мальчонка на посылках, пока, наконец-то, тот, у кого он сидит «под рукой», позволит взяться за кисть.

Нрав у Порфирия — живой, характер неспокойный. Ему бы допытаться, как накладывают мастику для рельефного узора или как припорашивают узор. А разве у этого самодура Краснощекова допросишься? Хорошо еще, если затрещины не даст.

- А ну сгинь с глаз! — командовал он, положив руки за пояс своей длинной «турецкой» рубахи или тут же придумывал какую-нибудь забаву для удовольствия жены. Любил он весной посылать за ландышами, а осенью за ягодами и грибами. Приходил домой Порфирий, жаловался матери (отцу не скажешь — отец тоже был скор на расправу), говорил: «Не пойду я к нему, мама!».

А мать, маленькая, черноглазая, скуластенькая, руками махала в испуге:

- Что ты, Порфиша, что ты, родной?! Не пойдешь — прогонят тебя с завода. А так через год все лишнюю копейку в семью принесешь.

Прошел год, за ним другой, третий, и молодой Конаков научился переводить на фаянс узор, припорашивая его углем через наколотый на папиросной бумаге рисунок, ловко держал кисть, рисуя цветы и листья, наносил мастику для рельефа и делал многое другое.

Конаков П.

Одним словом, овладел он мастерством живописца. Но чем больше парень работал, тем яснее видел, что нет к рабочему справедливого отношения. И смотритель, и мастер, и приказчик, и управляющий — все они, как верные слуги хозяина, держали сторону Кузнецова. Им ничего не стоило покривить душой и обидеть рабочего.

В заводской харчевой лавке каждый рабочий мог брать товары в долг. Он и брал, потому что другой лавки в поселке не было: Кузнецов никому не разрешал ее открывать. А цены в хозяйской лавке — про то все знали — дороже, чем в других местах. Не скрывал этого и Кузнецов. Он говорил:

- Не хочешь брать товары в харчевой — не бери. Но тогда из заработка вычтут десять копеек с рубля.

Побор шел якобы «на содержание лавки», которая, мол, нужна всем рабочим. Но однажды конторщик, ведавший учетом выдачи продуктов в кредит, подвыпив, признался:

- Каждый месяц эти десять копеек с рубля дают хозяину 900 рублей чистоганом.

Для рабочих существовало несколько казарм. Но чаше расселялись мастеровые либо в окрестных деревнях, либо в слободке, земля которой принадлежала все тому же Кузнецову. Уже давно земельные участки помогали закабалять рабочих. Хозяин с улыбочкой предлагал арендовать землю и брал за это недорого, по, когда рабочий на накопленные с превеликим трудом деньги строил дом, новый «домовладелец» целиком оказывался во власти Кузнецова и его управляющего. Тут уж не смей выражать недовольство или жаловаться на не­справедливости. Не захотел хозяин и не продлил аренды на землю. А не продлил — значит, либо переноси свою избу куда хочешь, либо продавай ее за бесценок и не кому-нибудь, а тоже только кузнецовскому рабочему, — такой пункт стоял в арендном договоре.

Сколько рабочих из-за этих кабальных условий не смели поднять голоса против бесправия и нищеты! А что ждало тех, кто набрался храбрости выступить против хозяина или управляющего? Они разорялись и уходили из здешних мест с котомкой за плечами.

Порфирий Конаков не мог молчать, видя несправедливости. Он возмущенно говорил со сверстниками-рабочими о грабителе-хозяине, вступал в спор со стариками, которые советовали терпеть.

Волосы у Порфирия отливали рыжеватинкой, а лицо было густо усыпано веснушками — писаным красавцем его не назовешь. Но девушки обижались: редко он проводил с ними вечера. Даже, подзадоривая, сложили про него шуточную песенку. Привлекал он тем, что был справедлив и честен, за словом в карман не лез, сам не задевал никого, но и обидчику спуску не давал. Парни посмеивались, что он не пьет, но уважали его.

Прямота и справедливость Порфирия не нравились хозяйским слугам, и управляющий в конце концов уволил молодого Конакова.

Порфирий не горевал. Уже давно дружки, перебравшиеся с берегов Данховки на рижский фарфорово-фаянсовый завод Кузнецова, писали, что там лучше: мастера не смеют своевольничать, и рабочие держатся дружно, вместе. Хотелось Порфирию и другие города посмотреть. Он любил читать, и манила его неизведанная жизнь в незнакомых, новых местах.

С легким сердцем взял он расчет и на полученные деньги поехал в Москву, а оттуда — в Ригу. Тогда ему едва исполнилось 17 лет.

Недалеко от Западной Двины, в Риге, в самом конце Московской улицы, стоял фарфорово-фаянсовый завод Кузнецова. Рассказали Порфирию его историю.

Когда-то владелец маленькой гжельской фарфоровой фабрики Кузнецов заманил к себе в баньку приехавшего за товаром татарина-скупщика да и покончил с ним. А еще говорили, что промышлял он фальшивыми банковыми билетами. Одним словом, нажил Кузнецов темными делами солидный капитал. Наследники перенесли маленькую фабрику из Ново-Харитонова в ближнее село Дулево, а затем надумали построить завод и в далекой Риге. Но найти рабочих для Дулева нетрудно — под боком и Гжель и Гуслицы, где исстари селились гончары. В Ригу пришлось тянуть тех же гжельцев из деревни Новой и из Речиц, посулив им большой заработок.

- Поживите, — говорил Кузнецов, — месяц, посмотрите.

Несколько точильщиков, лепщиков и горновщиков соблазнилось.

- А что? — решили они. — И верно: поживем месяц, посмотрим своими глазами, а не понравится — наденем лапотки и пешком до Москвы доберемся.

Пожили гжельцы в Риге месяц, другой, третий, все копили деньги на обратный путь: решили, что в родных местах лучше жить. И вдруг неожиданно Кузнецов привез их семьи в Ригу. Не спросив никого из гжельцев, обманом, велел женам мастеров собираться, и со стариками и ребятишками перевез 20 семей из Гжели на берег Западной Двины. Рабочие, увидев семьи, ахнули, за голову схватились, а делать нечего: каждый из них с грехом пополам еще добрался бы до Москвы, а семья как? Волей-неволей пришлось людям смириться и остаться в новом краю.

Рабочие в Риге держались дружно, но порядки на заводе при Матвее Сидоровиче Кузнецове были те же, что и при деде, который привез гжельцев в Ригу. В притеснениях и обмане внук не уступал ни деду, ни отцу: за каждую копейку он готов был горло перегрызть.

Иной раз работницы-живописки утром входили в мастерскую и видели: стоял Порфирий Конаков у стола задумавшись, глядя в окно. Не знали они тогда его дум. А он размышлял: дело совсем не в том, что на каком-то заводе подобрались собаки-приказчики и угодливые мастера, а управляющий оказался плутом. Все государство у царя держалось на угнетении рабочих и крестьян. Отец в деревне бедствовал без земли, а, поступив на завод, не мог как следует прокормить ребят. Порфирий Конаков читал подпольную литературу, делился мыслями с товарищами, и все рабочие меч­тали о том времени, когда не будет эксплуатации человека человеком.

- Бороться за новую жизнь, надо! — говорил Порфирий Петрович.

Но полиция уже начала приглядываться к молодому живописцу, всегда во время возникавших в мастерской споров выступавшему за справедливость. А после одного случая в трактире «Ливония» Конаков попал в число особо подозрительных.

31 января 1902 года в этом трактире за отдельным столиком сидели рабочие кузнецовского завода — живописец Порфирий Конаков и печатальщик Алексей Шарапов. К ним подошел слесарь — латыш Даниель Вальтер.

- На, почитай! — сказал он и вынул из кармана две газеты. Шарапов посмотрел на них и покачал головой.

- Неграмотный я. Ты дай Порфирию. Он складно читает.

А Конаков уже увидел, что это были за газеты: подпольные издания «Накануне» и «Искра».

Порфирий не раз вслух читал статью «Письмо из Прибалтийского края». Рабочие слушали внимательно и однажды так увлеклись, что не заметили, как «хозяйское ухо» — соглядатай стал их подслушивать, а потом тихонько ушел. Через несколько минут появился мастер живописной мастерской Алексей Грецов — маленький злой старикашка. Это был, как тогда говорили, «старый кавалер», т. е. холостяк. Не женился он из-за скупости, из-за того же ел всегда неизменные щи да кашу, а накопленные деньги вкладывал в кузнецовское дело. Рабочие ненавидели его за доносы в полицию, за постоянные придирки и полное невнимание к их нуждам.

Вот этот Грецов быстро, как шарик, вкатился в мастерскую. Хотя Конаков, издали заметив опасность, успел спрятать газету, мастер сразу подошел к нему.

- Что читал? — зло глядя на Конакова, спросил он.

Порфирий Петрович понял: какая-то подлая душа донесла мастеру и теперь уже бессмысленно отрицать очевидный факт. Он решил прикинуться простачком:

- Читал-то? Газетку.

- Дай сюда.

Конаков вынул газету из кармана.

- Откуда взял? — накинулся Грецов.

- В трактире нашел. Валялась.

- Валялась!—презрительно повторил Грецов и в упор спросил:—А,может, правильнее будет сказать, что Данилка Вальтер дал?

«Значит и там кто-то проследил, — мгновенно подумал Конаков. — Надо быть осторожнее». Оставалось продолжать начатую роль, и он простодушно сказал:

- Кто-то, кажется, держал ее в руках. Не знаю, Вальтер это или нет.

- А вторая газета где? — строго продолжал спрашивать Грецов.

- Дома! — все так же наивно, как начал, ответил Конаков, понимая, что, если он не скажет этого, все равно дома устроят обыск.

- Иди домой и принеси ее! — приказал мастер.

- Я в момент! — ответил Конаков, радуясь, что сумел обвести Грецова.

Жил Конаков недалеко от завода, на Московской улице, в доме Беляева. Этот служащий при амбаре, Беляев, держал нахлебников, или, как их тогда называли, «мальцов». У Беляева квартировало несколько молодых рабочих — живописцы Конаков, Архангельский и Балуев, отводчик Монахов, работавшие на складе Цитович и Фомин. Первым поселился здесь Конаков, а потом подобрал себе и компанию единомышленников, давших слово держать язык за зубами. Не раз Порфирий Петрович приносил домой социал-демократические листовки или брошюры, рабочие прятали их за пазуху и несли на завод, на базар, в трактиры, на вечеринки и танцульки, где молодежь проводила свободные вечера.

Жила эта компания дружно, зимой спали на чердаке, располагаясь прямо на полу, а весной и летом — во дворе, в сарае.

Сюда-то и спешил Порфирий Петрович, когда Грецов послал его за газетой. Все, что могло ему повредить в случае обыска, Конаков быстро уничтожил, а газету «Искра» захватил.

Мастер посмотрел ту газету, что отобрал раньше, прочитал, шевеля губами, названия статей; «Несколько слов русскому обществу», «Письмо английских социалистов», «Письмо из Прибалтийского края», взглянул на другой листок, злобно скомкал газеты и тут же бросил их в печку. А потом, как уже привык это делать, сел и, с трудом выводя слова, настрочил донос в полицию.

Лифляндское губернское жандармское управление начало следствие. Вызвали Конакова, Шарапова, Вальтера, Грецова, пригласили и управляющего заводом Никифорова.

Следователь-жандарм написал, что номера «Искры» и «Накануне» «по содержанию своему должны быть отнесены к явно революционным». Наивность, с которой Конаков и Шарапов рассказывали о происшествии, помогла рабочим. Жандармы взяли их на заметку, но решили, что двое рабочих случайно попали "в историю с нелегальной литературой.

Другое дело с Вальтером, хотя он тоже прикинулся было простачком.

- Иду, — рассказывал он жандармам, — в трактир «Ливония», вдруг вижу лежат на земле газеты, Я поднял их. По-русски читать не умею, вот в трактире и передал Конакову и Шарапову.

Жандармы не поверили Вальтеру. Дома у него сделали обыск, но ничего уже не нашли. И все же начальник Лифляндского губернского жандармского управления Прозоровский решил Вальтера «впредь до разъяснения обстоятельств настоящего дела содержать под стражею в одиночном помещении при Лифляндской губернской тюрьме». Арестовали его 2 февраля 1902 года. Только через полтора месяца Вальтеру разрешили свидание со стариками-родителями, надеясь таким путем добиться от него признания. Но ни Конаков, ни Шарапов, ни сам Вальтер ничего больше не сказали. Не подействовали и угрозы жандармов. Улик же оказалось недостаточно. Поэтому, продержав Вальтера в тюрьме три месяца, его вынуждены были выпустить. Любопытно, что это сделали по указанию министра юстиции, после того, как тот доложил о всей истории Николаю II.

Если бы знали и жандармы, и министр, и царь, что именно в это время один из заподозренных, Конаков, вел упорную и деятельную работу, создавая подпольный профессиональный союз рабочих и служащих промышленных предприятий в Риге. Принцип организации был строго конспиративный — по «пятеркам»: каждый член профсоюза знал только четырех своих товарищей. Одним из правил союза было обеспечение семьи арестованного активиста. Если кто-нибудь предлагал привлечь в союз человека, любившего выпить. Конаков всегда выступал против.

- Пьяный и без злого умысла все выболтает, — говорил он.

В Кузнецове, на родину Конакова, изредка доходили вести о Порфирии. Аграфену Андреевну они и радовали и пугали. Старая работница была довольна, что сын ее — такой способный и умный — стал борцом за народное счастье, вступался за обездоленных и угнетаемых. Мать втайне гордилась сыном, но открыто признаться в этом боялась. Страшно иногда становилось, что сын против царя пошел. У царя-то сколько войска, а защитят ли Порфишу его товарищи?

Однажды Аграфена Андреевна пришла на почту за посылкой от сына: Порфирий любил посылать матери и сестрам подарки — и все из разных городов, не сообщая постоянного адреса: партийная работа требовала частых переездов. Почтмейстер Щуклин сказал:

- Ну, мать, не за дело твой сын взялся. Не по тому пути пошел.

Тревожно сжалось сердце у Аграфены Андреевны. Она шла домой и думала:

«Не может Порфиша плохо поступать».

Еще больше поверила она в это, когда сын однажды летом приехал домой погостить. Куз­нецовские девушки смеялись над его городским нарядом, особенно над штиблетами, которых здесь и в глаза не видывали. Ботинки считались обувью женской. Кто-то сказал:

- Артист.

Под этим прозвищем с тех пор и прослыл, Порфирий Конаков в Кузнецове. В Риге, в подпольном кружке социал-демократов у него была другая, партийная, кличка «Егорка».

В мае 1903 года «Егорка» Конаков снова едва не попался в руки жандармам, и опять выследил его проныра Алексей Грецов.

Мастер узнал от кого-то из своих наушников, что живописцы Петр Вишняков и Иван Косолобов вместе с Порфирием Конаковым, Алексеем Шараповым — теми, кто читал подпольные газеты в трактире «Ливония», собираются и говорят крамольные, по мнению Грецова, речи. Мастер тут же написал управляющему заводов А. Никифорову, что между этими рабочими «происходят революционные рассуждения противоправительственного содержания и по слухам будто бы у них находятся воспрещенные брошюры и журналы».

Нашлись на заводе люди, сочувствовавшие социал-демократам. Они шепнули Конакову о доносе. Пристав 4 участка Московской части г. Риги, не дожидаясь жандармов, самолично произвел обыски. Ни у Конакова, ни у других рабочих ничего «предосудительного» найдено не было.

Рижский полицмейстер переслал копию грецовского доноса начальнику Лифляндского жандармского управления, прокурору окружного суда и фабричным инспекторам. Жандармам удалось запугать Косолобова, и он стал их агентом. Конаков, Шарапов и Вишняков остались верны партийному долгу и были занесены в черный список неблагонадежных лиц.

Порфирия Конакова жандармы считали наиболее опасным. Правда, они не смогли уличить в чем-либо этого живописца, твердо вступившего на путь подпольной революционной работы. Но ведь осталась еще возможность провокации. Ее-то и использовали жандармы.

В начале 1905 года кассир Кузнецовского завода Малькевич нес из банка 6 тысяч рублей. Возле пивоваренного завода «Ливония» его встретили пятеро в масках. Три тысячи золотом они взяли, а три тысячи кредитными билетами, номера которых могли навести полицию на след, выбросили.

Жандармы обвинили в экспроприации Конакова. Он был арестован, но из-за отсутствия доказательств привлечь его к суду не удалось. Порфирия Петровича выслали на родину, в село Кузнецово Тверской губернии.

Жандармам важно было убрать Конакова из Риги, где настроение рабочих многих предприятий становилось все революционней. Сюда дошли известия о событиях 9 января, и рижане стали готовиться к всеобщей забастовке. Начались многотысячные демонстрации и шествия с красными флагами. 12 января всюду в Риге прекратилась работа, в том числе и на фабрике Кузнецова. Администрации были предъявлены решительные требования об улучшении условий труда. На следующий день, когда рабочие многих заводов снова со­брались и двинулись в город через Двину, вой­ска открыли по ним огонь. Несколько человек было убито, многие утонули в реке.

В начале марта у рабочих фарфоро-фаянсового завода было особенно боевое настроение. Ненавистного управляющего А.Н. Никифорова рабочие посадили в угольный мешок, так что только голова торчала, бросили на тачку и под неописуемые крики, хохот, свист и улюлюканье вывезли из заводских ворот на Московскую улицу, вывалили в яму и прикрыли тачкой.

Этот суд рабочих совершенно взбесил миллионера Кузнецова. Он послал Никифорову сочувственную телеграмму, предлагая уволить любых" рабочих, а если нужно, — закрыть на неопределенное время завод. Но это были уже не прежние времена. Приходилось считаться с рабочими. Не раз еще в том же году они устраивали стачки, требуя сокращения рабочего дня, повышения расценок, увольнения наиболее жестоких мастеров, а также изгнания агентов охранки Баринова и Косолобова.

Как ни храбрился М.С. Кузнецов, а в конце концов пришлось ему пойти на уступки.

Только отрывочные сведения о событиях в Риге доходили до Конакова. В это время он был на пути к родным местам.

Семья Конаковых — мать и пять сестер — ютилась на прежнем месте, в так называемых «грунтах» — заводских казармах. Недавно похоронили отца Петра Ивановича, но Порфирия известить не могли: не знали адреса. Старшие сестры работали на заводе. Клавдия была связана с подпольным революционным кружком: пример брата помог ей выбрать путь.

Из уездного города Корчевы урядник написал в заводской поселок Аграфене Андреевне Конаковой: «Сим извещаю, что сын ваш Порфирий Петров Конаков, освобожденный из тюрьмы, по этапу следует в г. Корчеву».

Всполошилась Аграфена Андреевна. Стала расспрашивать, когда ожидается партия арестантов, все точно выведала. Даже узнала, что если погонят по этапу из Твери, то обязательно заночуют в селе Сучки.

Мать решила ехать встречать сына не в Корчеву, а в Сучки — так она увидит Порфирия на сутки раньше. К назначенному дню собрали Конаковы кое-какую еду — решили передать Порфирию пышек, яичек да творогу, — пусть и сам поест из близких рук и товарищей угостит. Аграфена Андреевна взяла с собой девятилетнюю Нюшку. Старый да малый пешком отправились в путь.

Но вот беда — в Сучках сказали:

- Теперь этапных не пешком гонят, а из Твери в Корчеву на пароходе по Волге везут. Так что никакой ночевки в пути не будет.

Посоветовали:

- Возвращайтесь немедля в Кузнецово. Если поторопитесь — успеете. Как раз к тому времени пароход подойдет.

И верно: успели. Но тут стряслась новая беда: пароход пристал и выяснилось, что арестантское отделение с другой стороны — той, что на Заволжье смотрит. Горько заплакали и мать и сестра Порфирия: экая незадача!

Нашлись добрые люди, шепнули Конакову, что на пристани ждут родные. Тут же и его ответные слова передали Аграфене Андреевне: «Как будет пароход отваливать — встану у окна».

Пароход отвалил от пристани, развернулся, чтобы вниз плыть, и Конаковы увидели Порфирия: стоял он в серой арестантской одежде, но лицо, хоть и осунувшееся, а счастливое. На всю жизнь запомнила Нюшка, как крупные слезы одна за другой ползли по морщинистым щекам матери, падая с острых скул на рябенькую от многих стирок кофточку.

Анне Петровне было шестьдесят лет, когда рассказывала она мне про эту встречу с братом, а передала все, с подробностями — так врезалось ей в память каждое слово, сказанное в Сучках и Кузнецове.

Долго смотрели Конаковы вслед удаляющемуся пароходу, а потом побрели домой. Мать всю дорогу плакала, утирая слезы концом старушечьего платка.

Наутро прискакали в Кузнецово два конных стражника:

- Конакова! Исправник требует в Корчеву, сына принимать.

До Корчевы — 12 верст. Стражники ехали на лошадях, а следом за ними, глотая дорожную пыль, шли Аграфена Андреевна и увязавшаяся за ней Нюшка. Девочка боялась, что мамку застегают «казаки» (еще со времен забастовки 1886 года это слово стало пугалом для кузнецовских ребят).

Пришли в Корчевскую тюрьму. Исправник явился, сказал:

- Привести!

Вошел Порфирий Петрович, бледный, измученный, но с тем же счастливым и гордым блеском глаз, который был заметен и накануне, на пристани в Кузнецове.

- Признаешь своего сына? — спросил исправник.

- Признаю, — чуть слышно не проговорила, а как бы выдохнула Аграфена Андреевна.

- Что же ты его воспитать не могла? — опять спросил исправник, ковыряя веточкой в зубах. Он только что пообедал и был настроен благодушно.

Мать молчала. Что ему ответить? Мол, именно так и воспитала, чтобы боролся ее сын за справедливость, за народное счастье.

- Ну? — нахмурил брови исправник.

Мать пожала плечами:

- Когда Порфирий со мной жил, все было хорошо. А в Риге ему толком работать не давали.

- Пусть здесь работает. Я записку дам. Только, чтобы тихо, благородно. Народ не мутить.

Порфирий Петрович ничего не сказал и вышел.

Нюша устала. Зашли в трактир, попили чаю, а потом попросились на попутную телегу и доехали до Кузнецова.

- К отцу-то на кладбище пойдешь? — спросила Аграфена Андреевна.

- Умер? — вскрикнул Порфирий. — Что же ты не написала?!

Невесело усмехнулась Аграфена Андреевна:

- А где ж тебя искать-то, ты сообщил?

На кладбище Порфирий долго стоял возле могилы отца, а сказал только:

-Эх, батя, батя.

Весь май 1906 года он пробыл дома. Часто бывал и в июне, но все куда-то ездил, возил прокламации, книги. Только однажды мать узнала — и то случайно, — что побывал Порфирий в Ярославле. В июле собрался уезжать совсем.

- Далеко? — несмело подняла на него глаза Аграфена Андреевна.

Тихо сказал Порфирий:

- В Кронштадт. Не знаю, как доберусь.

Денег у него было в обрез, — пятнадцать рублей, и их набрали всей семьей.

Так началась последняя — самая героическая — глава в славной жизни Порфирия Петровича Конакова.

Что же в это время — летом 1906 года — происходило в Кронштадте, крепости, призванной охранять морские подступы к столице Российской империи — Петербургу?

Первая русская революция еще продолжалась. Совсем недавно, 8 июля 1906 года, была распущена 1-я Государственная дума, и Ленин писал, что надо это использовать для агитации с призывом к всенародному восстанию.

Назревало стихийное восстание в Свеаборгской крепости. Оно началось 17 июля и всколыхнуло революционный Кронштадт, где среди солдат и матросов 25-тысячного гарнизона оказалось много недавно мобилизованных рабочих, а также участников волнений в Либаве, Севастополе и на судах Каспийского моря. Большевики пытались удержать их от преждевременного восстания, но когда стало ясно, что сделать этого не удастся, они решили быть вместе с народом, организовать восставших и повести за собой.

Было принято решение: 19 июля в 11 часов ночи начать восстание в Кронштадте.

Минеры, саперы и солдаты электротехнической роты, где особенно заметно сказывалось влияние большевиков, начинали восстание: их задачей было овладеть фортом «Константин» и дать четыре выстрела — сигнал общего восстания. Тогда восстанут и другие части. В Петербурге к этому же времени приурочивалась всеобщая забастовка.

Столичная организация большевиков послала в Кронштадт нескольких партийных работников. Матросы нуждались в организаторах и пропагандистах, в людях, которые умеют написать прокламацию, найти конспиративную квартиру, поддержать связи со столицей.

Как профессиональный революционер приехал в Кронштадт и Порфирий Петрович Конаков. Он оказался в крепостном городе перед самым восстанием. К сожалению, о готовящемся выступлении стало через провокаторов-эсеров известно коменданту крепости, охранке, военному министру и министру внутренних дел, и они постарались принять меры: подбросили в крепость наиболее надежные части, вывезли и спрятали оружие, провели новые аресты.

Но восстание было назначено, и оно началось.

Белые ночи отошли, и когда Порфирий Конаков, Арам Тер-Мкртчанц и Константин Иванов около 11 часов вечера подошли к лагерям минной роты, было уже темно. Товарищи Конакова волновались так же, как и он.

Низенький, с шапкой жестких черных непокорно лежащих волос и такими же черными усами 23.-летпий Тер-Мкртчанц или, как его звали друзья, — Тер, был студентом 2-го курса Петербургского электротехнического института. Он родился па Кавказе, в Шуше, в семье чиновника. У себя па родине, в многострадальной Армении, он был свидетелем жесточайшей резни. Тер видел кровь близких и никогда уже не смог простить слугам царя, что они умышленно раздували национальную рознь. В Петербурге он стал деятельно участвовать в революционной работе. В Кронштадт Тер приехал после бурных событий в Петербурге. За участие в Петербургском совете рабочих депутатов он был арестован и только недавно, в июне, выпущен до суда на поруки. Арам выступал перед матросами и солдатами в лагерях, казармах, на судах. Узнав о готовящемся восстании, он решил остаться в Кронштадте.

Второй спутник Конакова внешне являлся полной противоположностью Теру — высокий блондин, спокойный, улыбающийся. Потомственный пролетарий, он работал на Обуховском заводе.

Те, кто с Конаковым был в это время в Кронштадте, говорили о Порфирии Петровиче:

- Молоденький социал-демократ, энергичный, ярый, неуравновешенный — сплошной комок нервов.

Сейчас всех троих объединяло одно стремление — поднять на борьбу с самодержавием наиболее передовых матросов и солдат в Кронштадтской крепости.

В лагерях минной роты, куда шли Конаков, Тер и Иванов, среди солдат находилось много бывших рабочих, призванных в армию. Большевистская ячейка устраивала собрания и беседы на самые волнующие темы текущей жизни, посылала своих агитаторов и в другие части. Руководил ячейкой унтер-офицер Семен Иванов. Он установил связь с приехавшим в Кронштадт Д.3. Мануильским и членом ЦК партии И. Ф. Дубровинским («Инокентием»).

Возле лагеря минной роты пришедшие встретились с младшим унтер-офицером Тихоном Герасимовым и рядовым Петром Виноградовым, хорошо известным представителю ПК Мануильскому.

- Надо подымать людей, — сказал Герасимов и, войдя в первый барак, крикнул:

- Вставай, одевайся, выходи с ружьями.

Солдаты одевались и с ружьями выходили на лагерную линейку. Но были и такие, что медлили.

- Зачем идти-то? — спросил один из минеров.

- Пора за дело браться, — горячо ответил Конаков. — Добудем народу волю и землю!..

Тер-Мкртчанц и Виноградов вместе с руководителем большевистской ячейки Ивановым тоже ходили по бараку и будили солдат.

Нужно было арестовать офицеров. Сначала, во время обхода лагеря, задержали де­журного, подпоручика Андреева, и отправили его под арест в сарай.

Тихон Герасимов с десятком солдат осторожно подошел к летнему офицерскому помещению. Там сидели поручики Сафонов и Сухов. Минеры открыли дверь и ввалились все сразу.

Кто-то потушил стоявшую на столе лампу, кто-то схватил офицеров за руки. Не хотелось минерам повторять то, что было при аресте командира 6-го понтонного батальона полковника Александрова и временно командующего крепостной минной ротой капитана Врочинского. Там офицеры выхватили оружие и были убиты.

Обезоруженные Сафонов и Сухов пытались уговорить минеров отпустить их.

- Мы должны добиться свободы и добьемся ее, - ответил им Тихон Герасимов. Федор Сильченков с товарищами отвел и этих офицеров и полковника Григорьева в сарай, под арест. Других офицеров задержали, когда они возвращались с прожекторных занятий на форте «Константин». Их подкараулил минер Яков Теканов с товарищами.

-По приказанию Центрального Комитета вы арестованы,- решительно объявил он.

Конаков П.

Только поручик минной роты Беляев пытался оказать сопротивление при аресте, но удар прикладом живо успокоил его пыл, и поручик отправился под арест.

- К саперам! — крикнул кто-то, и все восставшие минеры двинулись к своим соседям по лагерям — солдатам саперной и электротехнической рот, также уже поднявшимся по тревоге.

Впереди был форт «Литке».

В дверь помещения дежурного по караулам постучали.

- Кто там? — спросил офицер.

- Караул окружен минерами! — послышался испуганный голос одного из караульных солдат.

Дежурный офицер кинулся к телефону.

- Штаб? Соедините со штабом! — закричал он.

Но провода были перерезаны.

Караул, состоявший из 9 человек, присоединился к восставшим.

В это время донесся шум приближающегося поезда. Все насторожились. Кто в единственном вагоне этого поезда — друзья или враги? Зачем поезд идет сюда?

Между тем поезд замедлил ход, остановился, из вагона вышли три телеграфиста. Минеры быстро окружили их и отняли предписание. Оказалось, что поезд выслан начальником ин­женерного управления за минерами и саперами; их вызывали в город для усмирения вос­ставших матросов.

Тихон Герасимов усмехнулся:

- Вот как.

Виноградов был доволен:

- Значит матросы уже действуют? Хорошо! А мы понадобились для усмирения? Пусть ждут. Мы им с форта «Константин» пошлем подарок — сальный огарок.

Неподалеку раздался шум. Герасимов тихо скомандовал:

- Прячься...

Но оказалось, что это минеру латышу Оскару Пурвингу с товарищем удалось взломать погреб - ротный огнестрельный склад, и теперь они волокли два больших ящика с ружейными патронами.

- Довольны, братцы? — радостно спрашивал всех Пурвинг.

Кто-то из минеров предложил, было, выпустить пары из паровоза, чтобы по железной дороге нельзя было послать в город другие части войск для усмирения матросов. Но это предложение отвергли. Решили, что все сядут на поезд и двинутся прямо на форт «Константин». К тому времени число восставших выросло до полутораста человек. Надо попытаться выполнить то, что по плану восстания поручено минерам и саперам: занять форт и поддержать восстание огнем артиллерийских батарей и пулеметов.

Но тут восставших ждало первое разочарование: под прикрытием ночной темноты пушки и пулеметы были выведены.

Трудно без пушек и пулеметов надеяться на захват сильного крепостного сооружения, где гарнизон состоял из двух рот артиллеристов. Но восставшие пошли на риск.

Поезд двигался по длинной дамбе, соединявшей Косу с фортом. Показалась будка часового. Восставшие налетели лавиной, опрокинули будку, отобрали патроны у часового и оказались внутри форта. Было около часу ночи 20 июля 1906 года.

В комнату командира 16 роты Кронштадтской крепостной артиллерии вбежал поручик Савицкий, а за ним вестовой Павликов.

- Пришел поезд.

- Бунтовщики.

Капитан Анисимов быстро направился к роте, но увидел бежавшего навстречу ему поручика Заркевича. Еще издали он кричал:

- За мной гонятся солдаты с винтовками!

Анисимов повернул обратно. Заркевич догнал его, и они подбежали к телефону. Анисимов сорвал трубку:

- Немедленно... коменданта крепости.

Прошла минута. На другом конце провода отозвался комендант Кронштадта полковник Беляев.

- На «Константине» бунт, — только и мог сказать Анисимов. Затем наступила тишина. Это Тихон Герасимов оборвал провода. Анисимов и Заркевич были арестованы солдатами крепостного пехотного батальона и посажены в сарай у пристани.

Но было уже поздно. Сигнал тревоги коменданту дан. И сразу привели в действие части, подготовленные командованием крепости на случай возможного восстания. Прежде всего на мятежный форт была послана пехота. На «Константине» об этом ничего не знали. События там продолжали развиваться.

Так же, как и в лагерях минеров, Конаков, Тер-Мкртчанц и Иванов ходили по баракам и будили солдат;

- Выходите на линейку! Ружья с собой!

В правой руке Конаков сжимал револьвер, в левой держал свернутое красное знамя. Че­рез несколько минут оно уже гордо развевалось на высокой сигнальной мачте форта, возвещая о первой победе революционных матросов и солдат Кронштадта.

Радовался успеху обуховский рабочий Константин Иванов. Счастлив был увлекающийся Арам Тер-Мкртчанц. Но Тихон Герасимов беспокоился: нигде не могли найти начальника склада артиллерийских снарядов, а без него невозможно дать условленные четыре пушечных выстрела—сигнал о том, что форт «Константин» находится в руках восставших.

Озабоченно ходил и Конаков.

- Что же это пушки не стреляют?

- Четыре условных? — спросил его кто-то.

- Четыре! — с готовностью подтвердил Конаков. — Как дадут эти четыре выстрела, значит, без сомнения выходите. Все форты, как один, подымутся.

И он направился к артиллеристам. Далеко не все они сочувствовали восставшим. Были и такие, что умышленно портили орудия и прятали заряды.

Очевидцы рассказывали потом, что Конаков особенно волновался в эти минуты ожидания сигнала. Он подбегал то к флагу революции, реявшему над фортом, то к офицерам, то к артиллеристам.

- Братцы, вы понимаете, за какое святое дело мы сейчас боремся?!— слышалась его взволнованная речь.

Наконец, донесся радостный возглас:

- Нашли начальника склада.

Тихон Герасимов облегченно вздохнул. Он послал нескольких солдат за снарядами, а сам пошел к крепостным орудиям, посмотреть, все ли там готово.

Но одно несчастье следовало за другим. Начальник склада открыл дверь и сказал толпившимся возле солдатам:

- Ну-ка, подайтесь немного.

Солдаты отошли от двери. Начальник вынул ключи, вошел внутрь склада и захлопнул за собой тяжелую железную дверь. Только тогда опомнились солдаты: как их обманули! Напрасно они колотили по железу, требуя, чтобы начальник открыл склад, напрасно грозили взорвать дверь. Всем было ясно, что угрозы напрасны: дверь не взломаешь, а от детонации взрыва может взлететь на воздух не только склад со снарядами, но и весь форт.

Только к одной из пушек нашли снаряд. Решили выстрелить. Артиллерист Орлов показал, как зарядить орудие, и над Кронштадтом гулко раскатился гром выстрела.

Напрасно ждали на других фортах и в городе еще трех условленных выстрелов. Их не было.

Тем временем подошла пехота, посланная комендантом. Началась перестрелка. Раздалось несколько пушечных выстрелов, застрочили пулеметы. В 3 часа ночи восставшим был передан ультиматум. Сдаваться никто не хотел: одна часть минеров решила продолжать сопротивление в форте, другая — захватила минный катер «Понтонер» и попыталась прорваться к форту «Обручев». Но предали артиллеристы: они подняли белый флаг.

Неудачей закончились восстания и во флотских дивизиях, а Енисейский полк выступил против восставших. Корабли, стоявшие в гавани, оказались совсем в стороне от событий. Только тогда, когда офицеры находившегося в гавани броненосца «Александр II» приказали спустить катера, чтобы задержать катер с восставшими, матросы наотрез отказались это сделать.

Началась расправа. Было арестовано свыше двух с половиной тысяч матросов и солдат. Конакова задержали на «Константине» вместе со 142 минерами — Герасимовым, Виноградовым, Текановым и другими. Тер-Мкртчанц и К. Иванов два дня скрывались под мостом, но были выданы предателем-телефонистом.

Судил восставших военный суд. Он действовал быстро, спрашивал свидетелей для проформы и ставил своей целью устрашить непокорные армию и флот.

20 июля на форте «Константин» расстреляли первую группу — семерых минеров, в том числе Оскара Пурвинга, раздобывшего патроны на форте «Литке». Комендант крепости генерал Адлерберг велел им перед смертью самим копать могилы.

- Вы землю просили — получите же ее, а волю найдете на небесах.

О героической смерти минеров и о злобной выходке генерала сложили песню, и ее с гневом по адресу палачей, с глубоким сочувствием к жертвам борьбы за правое дело, пели по всей России.

Через несколько дней судили вторую группу восставших. В протоколе, составленном тремя генералами и одним полковником, указано, что главными зачинщиками вооруженного восстания в Кронштадте были П. Конаков и семь минеров. Потом к ним присоединили еще Тер-Мкртчанца и К. Иванов. В обвинительном акте указано: свидетели «удостоверили, что Конаков был на форте «Константин» с красным флагом и распоряжался мятежниками».

10 человек: П. Конаков, А. Тер-Мкртчанц, К. Иванов, Т. Герасимов, Т. Дорошенков, П. Виноградов, Н. Рюмаев, Ф. Сильченков, Я. Теканов и М. Филиппов были приговорены к смертной казни, 121 солдат — к каторге, тюрьме и арестантским ротам.

Порфирию Петровичу Конакову было тогда только 27 лет. Накануне расстрела он написал прощальное письмо в Кузнецово — матери и сестрам:

«Дорогие мама и любезные сестры. Спешу вам послать последнюю записку, хотя она будет для вас убийственной. Но что делать, должно быть, так суждено. Я прошу вас, пожалуйста, не плачьте и не убивайтесь. Вас, дорогие сестры, прошу уговаривать маму и не давать ей убиваться обо мне.

Я присужден на смертную казнь и, наверное, последнее письмо пишу вам.

Я прошу передать всем знакомым мой поклон и прощание. Но вы не плачьте и не убивайтесь.

Клавдия! Я прошу тебя, пожалуйста, успокаивай маму, я буду надеяться.

Ваш сын и брат Порфирий Конаков».

Казнь совершилась на площадке того форта «Константин», который во время восстания был захвачен революционными матросами. Осужденных привязали к столбам, врытым в землю.

Когда прочитали приговор, Конаков крикнул:

- Снимите с нас позорное клеймо убийц!

Крикнул и Тер-Мкртчанц:

- Долой самодержавие, смерть палачам!

Раздался залп, и жизнь героических руководителей восстания в Кронштадте оборвалась.

Через несколько дней царские палачи расстреляли на батарее «Литке» еще 19 человек.

Петербургская военная организация РСДРП отметила героизм кронштадтских борцов за народное дело. В выпущенной листовке говорилось:

«Слава вам, кронштадтские братья. Вы смело поднялись на поддержку Свеаборга, вы не жалели своей жизни... Русский народ победит. И молва о подвигах ваших, как и о делах всех борцов за народ, перейдет из уст в уста, ко внукам и правнукам.

За вас болит теперь сердце у миллионов людей — и под серой шинелью, и под рабочей блузой, и под крестьянской рубахой. Он придет, светлый день. Мы ждем его, чтобы восстать единодушно. Тихо, но верно подготовляется последний удар.

Слава кронштадтским героям!

Да здравствует революция!».

Революция победила в октябре 1917 года. А 26 февраля 1930 года ЦИК Союза ССР постановил:

«Рабочий поселок Кузнецово и Кузнецовский район Кимрского округа Московской области переименовать: первый — в рабочий поселок Конаково, а второй — в район Конаковский».

В 1937 году этот рабочий поселок преобразовали в город.

Подвиг Порфирия Петровича Конакова не забыт народом, за который живописец фаянсового завода отдал свою жизнь.

Участие в фестивале славянского искусства «Русское поле10 сентября 2021 г. «Конаковская городская библиотека приняла участие в фестивале славянского искусства «Русское поле». В 10-й раз прошёл в России Межрегиональный творческий фестиваль славянского искусства «Русское поле». Фестиваль объединяет товаропроизводителей, туроператоров, творческие коллективы более чем из 60 регионов Российской Федерации и славянского зарубежья. 3000 участников и 200 000 зрителей - таким был масштаб фестиваля в нынешнем году. В основе Фестиваля актуальнейшая идея единства истории, духовных и культурных традиций славянских народов России и других стран. В одной из номинаций - «Лучший туристический этномаршрут» приняли участие администрация г. Конаково и Конаковская центральная городская библиотека (Свободы, 119). Специалист отдела маркетинга Илона Трихминова, директор ГЦБ Наталья Ковалевская и директор городской детской библиотеки Евгений Марьянский подготовили фильм «Старообрядцы – короли Кузнецовского фарфора и фаянса». По сути это экскурсия по старой части нашего города, где долгое время проживала многочисленная старообрядческая община, игравшая значительную роль в экономике края. Библиотека впервые участвовала в столь значительном и масштабном проекте. Работали самозабвенно, максимально погрузившись в исторический материал. Пришлось более углублённо освоить компьютерные технологии, научиться технике видеомонтажа, методике проведения туристических экскурсий и многому другому. Сил потрачено немало, но результат получился ошеломительным: фильм отмечен дипломом фестиваля за вклад в сохранение культурных традиций и преумножение творческого наследия России! Это настоящий успех! Поздравляем! Видео размещено на официальном сайте фестиваля http://polerusskoe.ru/ tverskaya-oblast-3/

Источник: Вдовенко И. Проложен туристический этно-маршрут в городе Конаково //Конаково сегодня.- 2021.- 10 сентября (№ 14). -С.6