В таких исторических условиях на рубеже XVIII и XIX веков и появилась на земле кашинского помещика Воробьева кузница. Место для нее было выбрано у моста на безымянном ручье близ развилки ямских трактов, соединяющих уездный центр Корчеву и крупные села Селихово и Гору через села Сучки и Новое с Тверью, с губернским центром.
Расчет помещика был прост: доход от получения пошлин за проезд по мосту будет пополняться и платой за услуги кузнеца по случайному ремонту бричек, кибиток, повозок и ковке лошадей.
Рядом с кузницей было поставлено четыре крестьянских двора, куда помещик поселил крестьянские семьи, в которых насчитывалось шестнадцать душ, в том числе семь мужчин.
Слава о воробьевском кузнеце быстро облетела округу. Сюда за помощью ехали и казенные крестьяне из деревень Селиховской волости, и крестьяне других помещиков. Хорошо знали кузницу и проезжие ямщики, чиновники, купцы и помещики. Со временем местечко обросло домами с новыми жителями, которое местные жители окрестили как "Кузнецы". Ручей, который был рядом, весной разливался, шумел, тоже назывался "Кузнецким". В жаркую пору он пересыхал, зато по весне разливался широко и свободно, оставляя после разлива плодородный ил.
В последствии деревенька приняла окончательное, привычное для этих мест название «Кузнецово». Занимала она немногим более десятины земли 1,14 гектара, и было при ней 16 десятин пашни, 15 десятин лесу, да неудобий разных около полудесятины. А всего земель при деревне было 33 десятины, и располагались они вдоль восточного берега ручья между современными улицами Лиговкой, Белавинской и площадью Калинина.
В первые годы после возникновения деревня Кузнецово развивалась сравнительно быстро. Деревушка кашинского помещика Воробьева перешла к кому-то из местных феодалов, который перенес в нее свою резиденцию. Об этом можно судить по тому, что Кузнецово стало сельцом, т. е. в нем уже была помещичья усадьба, состоящая из господского дома с хозяйственными постройками и крестьянских домов.
В усадьбе Кузнецово, кроме помещичьей семьи жили пятнадцать душ дворовых людей. Это те крестьяне, которые обслуживали помещичью семью, и которых владелец содержал на полном довольствии: кормил, одевал и предоставлял жилище. Кроме дворовых, в сельце и окрестных деревнях, состоявших в собственности Рудаковых, было еще 87 крестьян.
Земля здесь была малоплодородной. Подзолистая, на глиняном основании, в мокрые годы она нередко заболачивалась и была «без довольного удобрения к плодородию не весьма способна. Из посеянного на ней хлеба лутче родится рожь и овес; прочие семена и сенные покосы травою средственные». Об этом было записано в «Экономических примечаниях к планам генерального межевания; Тверской губернии. 1806 г.».
Записали чиновники и то, что кузнецовские крестьяне состояли на издолье, т.е. платили помещику в качестве феодальной повинности половину скудного урожая, и были «зажитку средственного». А женщины поэтому сверх полевых работ вынуждены были «упражняться в домашних рукоделиях».Природные условия кузнецовских земель, как мы уже знаем, были не так уж благоприятны. Во всяком случае, во владениях было немало пустошей. А это означало, что раскорчеванные и распаханные земли через несколько лет, не имея «довольного удобрения», переставали давать сколь-нибудь приличные урожаи и забрасывались, превращались в сенокосы, постепенно зарастали кустарником. Помещикам приходилось снова бросать крестьян на разработку лесов: рубить деревья, корчевать пни, вспахивать новые земли. А это в условиях XIX века было весьма и весьма трудоемко и дорого. Но через несколько лет и новые земли истощались и также превращались в пустоши.
Не получая достаточных доходов с кузнецовских земель, владельцы избавлялись от них, продавали другим помещикам, превращая в деньги.
В 1821 г. в газете «Московские ведомости» появилось объявление об очередной продаже «в Корчевском уезде Тверской губернии сельца Кузнецова с деревнями «Белавиною и Скрылевою». Земля продавалась по 50 рублей за десятину десятина равна 1,09 гектара, а крестьяне по 550 рублей за душу. Для уточнения масштаба цен следует сказать, что месячный заработок, например, кузнеца-ремесленника тогда составлял около 10 рублей в месяц; столяра в среднем — 9 рублей, а жалованье директора казённой Киево-Межигорской фабрики было немногим более 62 рублей в месяц. Жилые и хозяйственные строения, оцениваемые в 15 тысяч рублей, продавались чуть ли не за полцены — всего за 8700 рублей, лишь бы поскорее избавиться от бесперспективного, с точки зрения помещика, места.
С тех пор, как сельцо Кузнецово стало принадлежать коллежскому асессору Михаилу Рудакову, в нем уже имелось 6 дворов и 37 человек населения. Хозяйское строение было деревянным, но со службами, с оранжереей и садом, в котором росли груши, яблони, испанская вишня, сливы и персики. Сейчас на этом месте находятся жилые дома и спортивный зал ул. Маяковского,10.
Сельцо Шагарово сельцо отличается от деревни тем, что в нем есть барский, господский дом являлось резиденцией Дмитрия Рудакова, капитана, брата Михаила. Оно располагалось на высоком правом берегу Донховки на плане - Дохновка, вблизи от ее впадения в Волгу, по дороге, соединяющей село Никольское ныне - Зеленый Бор с уездным центром Корчевой. Остатки с. Шагарово ныне на этом месте жилые дома по ул. Гагарина №№ 1, 2, 5, 15, 16 просуществовали до 30-х годов XX века и были известны под именем "дача архитектора Колли", но затем здесь возникли дома Жилкоопа. По описаниям 1806 года, в с. Шагарово проживало 29 человек. Хозяйский дом представлял собой деревянное строение со службами и садом с "плодоносящими яблонями, шпансковишенными деревьями" испанская вишня - сорт, завезенный из Тульской губернии; плоды сладкие, крупные, темно-алого цвета.
Дмитрию Рудакову также принадлежала и деревня Александровка на том же правом берегу реки Донховки. В 1806 году здесь имелось 13 дворов, 80 человек населения. В настоящее время это ул. Александровка, наследовавшая имя своей деревни и отступающая под экспансией улиц Горького и Баскакова. По описаниям того времени "на речке Донховке" между сельцом Шагаровым и деревней Александровкой на правой стороне берега имеется принадлежащий господам Рудаковым деревянный винокуренный завод о четырех медных бражных кубах, браговаренном чане, двух водопарных же железных котлах и десяти деревянных заторных чанах на месте центральной библиотеки и Дворца спорта до 70-х гг. прошлого века просуществовал цех розлива безалкогольных напитков горпищкомбината. На заводе выкуривалось в год вина 14355 ведер176500 литров.
Близ сельца Шагарово на том же берегу имеется мучная мельница о трех поставках господ Рудаковых, отдаваемая на оброк разным людям каждогодно по 1000 рублей. Действует в весеннее и осеннее время, а изредка - в летнее.
Помимо отмеченных выше населенных пунктов Шагарово, Александровка и Кузнецово в пределы современной территории г. Конаково в XVIII-XIX вв. входили: Скрылево - владение помещицы А. Дурасовой, Клоково - владение помещицы Н.Б. Яковлевой, и часть села Никольское ныне ул. Зеленый Бор, владельцем которого являлось казенное ведомство
Но кузнецовские земли не пришлись по душе Михаилу Рудакову В феврале 1824 года состоялась сделка на продажу сельца Кузнецово новой владелице — вдове поручика Киари. Но и она спустя полтора года пытается избавиться от этого прямо-таки заколдованного места. Однако покупателя на земли не находится.
Тут произошло событие, как сказал поэт: «горе горькое по свету шлялося и на наше сельцо набрело». Некий капитан Никифор Ульянин согласился купить у Киари только одних крестьян с личным скарбом, чтобы перевезти их в свои владения. Недолго думая, помещица соглашается с этим предложением. В результате десятки крестьянских семей вынуждены бросить недавно отстроенные дома свои и, собрав немудреный скарб, с детьми и со всем движимым имуществом, которое могли поднять на подводы, идти в неизвестность на новое место жительства.
Сельцо Кузнецово и деревня Белавино, предлагаемые для продажи, опустели. Крестьянский озимый хлеб ушел под снег бесхозным, крестьянские избы на зиму 1825—1826 годов остались с заколоченными дверями и окнами. Кузнецово умирало. И, наверное, земли вокруг него превратились бы в очередные пустоши, если бы не произошло событие, характерное для эпохи противоречий между отживавшим феодальным строем и встававшим на ноги капитализмом.
В двадцати верстах к востоку от Кузнецова, в деревне Домкино, вот уже более 15 лет действовала крупная по тому времени одна из первых русских фаянсовых фабрик, владельцем которой был фабрикант А.Я. Ауэрбах. Фабрика его была построена на земле, арендованной у корчевского помещика Ф. Л. Коробанова. Срок аренды истекал в 1829 году. На беду Ауэрбаха земля под его фабрикой еще в 1815 году перешла к другому корчевскому помещику Ф.А. Головачеву. Очевидно, Головачев был более просвещенным и знал, «как государство богатеет и чем живет», поэтому в 1825 году он предупреждает Ауэрбаха о том, что тот, согласно арендному договору, к 1829 году должен «всю движимую и недвижимую его собственность вывезть, куда он заблагорассудит, и землю, возвратить».
А собственность эта представляла огромное хозяйство, состоявшее из 33 различных производственных корпусов. Попытки Ауэрбаха убедить Головачева продать землю под фабрикой или хотя бы продлить срок аренды к положительным результатам не привели. Ауэрбах вынужден был искать подходящую землю под фабрику, и причем неподалеку от Домкина, чтобы как можно дешевле и быстрее завершить перемещение предприятия.
И вот он узнает, что продается, и недорого, участок земли в сельце Кузнецове. Место оказалось как нельзя лучше. Импонировало Ауэрбаху и наличие нетронутого еще «дровяного леса», который нужен был для топлива при обжиге, и пустых крестьянских домов, куда можно сразу разместить рабочих; и речки, которая могла стать источником энергии, если перегородить ее плотиной и поставить водяной двигатель. То есть, все то, что не устраивало помещика, оказалось благом для капиталиста.
14 января 1826 года состоялось оформление документа о купле-продаже сельца Кузнецова. Помещица Киари, очевидно, была недовольна тем, что ее дворянское гнездо переходит не к дворянину, а к господину провизору без каких-либо чинов по Табели о рангах. Но другого выхода не было. И, расставаясь с землею, наверное, для того, чтобы как-то унизить покупателя из низшего сословия, она приглашает в свидетели дворян, чьи имена, чины и званья занимают почти целую страницу купчей крепости. Среди свидетелей значатся: один князь, два кавалера, коллежских советников VI класса - двое, коллежский асессор VIII класса — один, титулярных советников IX класса — пять, а коллежских регистраторов XIV, последнего, класса всего один.
Что же вошло в покупку Ауэрбаха? Как записано в купчей, «Лета тысяча восемьсот двадцать шестого января в четырнадцатый день, за 6 тысяч 500 рублей государственными ассигнациями» Киари продает Ауэрбаху и наследникам его в сельце Кузнецове и деревне Белавино пашенную и непашенную, усадебную, огородную и огуменную землю с лесы, с сенными покосы и со всеми угодьи, с посеяным на ней озимым как господским, так и крестьянским хлебом, с господским в сельце Кузнецове домом и с имеющегося в нем мебелью, с садом, аранжиреями, грунтовым сараем и с имеющимися в них фруктовыми деревьями, с господским скотом, птицею и находящимся вставшим после проданных мною капитану Никифору Ульянину на своз без земли крестьян с имуществом крестьянским разным строением. И сверх того поступают в сию же продажу отхожии пустоши, состоящие в том же Корчевском уезде, именуемые Семкино, Волкино, Щепино...». Текст написан Московской палаты гражданского суда 2-й крепостной экспедиции титулярным советником Ивановым, и представлен в оригинальной редакции и грамматике.
Как видно из этого документа, за два года земля под Кузнецовом и усадебное имущество подешевели более чем на четверть. Сделка для Ауэрбаха была весьма удачной. С 1826 по 1828 год он осуществляет перевоз своей фабрики в с. Кузнецово, котором и начинается их совместная история.
Жители с. Кузнецово в начале XIX века, как отмечается в Экономических примечаниях к планам генерального межевания Тверской губернии 1806 г, «состояли на издолье». Земля этой части Корчевского уезда «без довольного удобрения, к плодородию не весьма пригодна. Из посеянного на ней хлеба лучше родится рожь и овес. Лес растет дровяной - березовый, осиновый, ольховый. Женщины сверх полевой работы упражняются в домашних рукоделиях: прядут лен, шерсть, ткут холст, сукна для домашнего обихода». Описываемая местность изобиловала зверьем и птицей, в Донховке ширина ее тогда достигала 6,5 метров, глубина - 70 см водилась рыба, и рыбная ловля в ней была свободной.
Быт крестьян Тверской губернии носил патриархальный и консервативный характер. "Крестьяне употребляют одежду, деланную из домашних вещей. Мужчины носят шубы, кафтаны и балахоны, обувь их - лапти и онучи, а у некоторых по праздникам и сапоги. Женщины носят род кокошника, весьма низкого, называемого "сорока", с подзатыльниками, унизанными разным бисером и с кистями. Сверх сих сорок повязываются платками холстинными, бумажными и шелковыми, всякая сообразно своему достатку. Сарафаны употребляют кумачные, китайчатые и крашенные, обложенные по краям выбойкою, и суконные, которые носят одни женщины; подпоясываются покромками красного сукна. Обувь женская состоит в лаптях и сапогах. Зимою, как мужчины, так и женщины, надевают овчиные шубы... Кожаная обувь употребляется многими подгородными жителями, а особливо живущими по Волге сапожниками..., а также рыбаками, но в отдаленности от рек и городов носят лапти сколько для сбережения денег, столько ж и для теплоты ног, увиваемых толстыми суконными онучами, по привычке с малолетства к тому сделанной; при том и приготовление лык не истребляет лесов в здешней губернии, ибо дерут оные с бредового дерева, растущего кустарником, и ни на какое другое употребление не способного".
Во всех уездах Тверской губернии крестьяне питаются в день по три, а некоторые и по четыре раза, а после обеда отдыхают. В Корчевском уезде "едят хорошо и сытно: в скромные дни: щи со сметаною, с салом или мясом, крутую кашу с маслом; завтракают блинами иль аладьями. По постным дням: щи заливают конопляным соком, варят горох, парят репу, пекут пироги с грибами, употребляют соленые грузди и рыжики. Спят на войлоках под дерюгами и на соломе. По утрам встают в 4, а ложатся в 10 часов. Женщины по зимам, а особливо на супрядках, сидят долго". Из-за того, что в зимнее время многие спали на печах и палатях, где было очень жарко, то широко были распространены простудные заболевания. "Грибы и сырые разные огородные овощи не редко производят кровавые поносы и, по замечанию здешних медиков, подучую болезнь, которую во многих уездах страждут жители... До 90 лет мало проживают, умирая между 60 и 80 лет. Впрочем ведут жизнь здоровую...". "Тверская старина", №1.
Прошлая история города Конаково - это фактически история развития фаянсовой фабрики, сооруженной в 1809 году в дер. Домкино Воронуха и перенесенной в 1826 г. в сельцо Кузнецово. Если город Корчева, уездный центр, какой-либо заметной роли в экономической жизни своего уезда и Тверской губернии не играл, то сельцо Кузнецове уже с первой половины XIX века получило широкую известность благодаря разместившемуся в нем крупнейшему в России производству бытового и художественного фаянса. Поэтому судьбы сельца и фабрики тесно переплелись.
В августе 1809 года в селе Домкино Тверской губернии один из интереснейших русских фаянсовых заводов, который вскоре занял ведущее место в отечественном керамическом деле. Первые шаги этого завода связаны с именем аптекаря из Богемии Фридриха Христиана Бриннера, арендовавшего землю у помещика Ф. А. Головачева и пригласившего с известного фарфорового завода Гарднера мастера по составлению масс Рейнера и гончара-точильщика Кобоцкого.
Однако вскоре Бриннер «почувствовал себя не способным к дальнейшему распространению оной» и 9 июня 1810 года продал свою фабрику Андрею Яковлевичу Ауэрбаху - лифляндскому провизору и своему бывшему мастеру Рейнеру. В сентябре 1810 года единоличным владельцем фаянсовой фабрики становится А.Я. Ауэрбах, человек деловой и энергичный, который с первых же дней проводит ряд мер по укреплению своего предприятия. Уже в 1811году он обращается к императору Александру I с просьбой выдать ему ссуду в 25 тысяч рублей. В том же письме он просит разрешения брать сырье в казенных землях и прислать солдат для поддержания порядка на фабрике. В 1814 году на фабрике проводится ряд опытов по росписи и печати кобальтом, для чего из Швеции выписываются ящик кобальта и чайные чашки для образца. В 1816 году в прошении к министру внутренних дел О.П. Козодавлеву Ауэрбах отмечает, что для работы на его фабрике крайне необходимы опытные мастера и просит прислать этих мастеров с казенных фарфоровых заводов: «Я обязуюсь им производить тот же самый платеж, какой получают они от казны, и сверх того могу сделать им и прибавку, смотря по успехам их мастерства».
Видимо, деятельность Ауэрбаха стала быстро приносить свои плоды. «Я владею оной фабрикой только 8 месяцев и уже посредством познаний, трудолюбивых стараний и пожертвованиями достиг до такой совершенной выработки фаянса, каковой, по признанию всех, никогда до сего времени в нашем отечестве не бывало, и приложенный при сем образец подтвердит истину мною сказанного», — говорит он в письме от 8 мая 1811 года.
Заявления Ауэрбаха не были пустым хвастовством, так как известно, что уже в 1812 году заводу был заказан чайный сервиз для великой княжны Екатерины Павловны — сестры Александра I и жены Тверского генерал-губернатора, принца Ольденбургского. Несколько позже, в 1815 году министр внутренних дел Козодавлев называет заведение Ауэрбаха «по отличной выработке и красоте изделий своих одним из весьма хороших в сем роде». Успехи завода подтверждаются и сведениями о росте его производительности. В 1811 году фаянса было изготовлено на 7846, а в 1815 — уже на 81 626 рублей.
Успешное развитие завода затормозилось в период Отечественной войны 1812 года. Ауэрбах сообщает: «Жестокая 1812 года война, оставившая и на фабрике моей следы потерею времени, ибо все работники удалились, и в течение четырех месяцев всякое производство остановилось... После 1812 года я вынужденным нашелся снова набирать людей, иное вновь заводить и еще потерять несколько месяцев для приведения всего в порядок». Однако уже в 1815 году мы застаем фабрику в селе Домкино Корчевского уезда оправившейся и значительно окрепшей. В это время на фабрике работают 119 вольнонаемных рабочих «настоящих мастеров 2, учеников 26, живописцев 14, кузнец 1, чернорабочих 56, приказчиков 2, женскому полу чернорабочих 18». Ауэрбах горделиво замечает в 1816 году: «Изделия моей фабрики публикою приняты с великим одобрением. Я не могу даже удовлетворить всем требованиям покупателей, несмотря на то, что в последнее время выработка моего фаянса простирается до весьма значащего количества. Сей кредит приобретен прочностью, добротою и хорошим видом оного».
В первые годы существования завода Ауэрбаха в селе Домкино на изделиях ставится марка «Auerbach». Однако обозначение марки русской фабрики латинскими буквами без указания ее местонахождения считалось в то время грубым нарушением указа правительства. Всем фабрикантам предписывалось, чтобы они «непременно налагали на своих изделиях клейма с означением российскими литерами имени фабриканта и место, в коем фабрика находится». В указе же Сената от 4 февраля 1815 года строго замечалось: «...на коих не будет клейм, означающих ясно и не сумнительно, что они действительно российской выработки, поступаемо было на основании законов о запрещении ко ввозу заграничных товаров».
То есть эти изделия должны были конфисковываться как незаконно ввезенные. Видимо, после замечания, полученного Ауэрбахом в 1816 году, завод начал ставить на изделиях новую марку: «Ауербахъ. Корчева» или сокращенно «А. К.».
До нас дошло немного изделий этого времени. В музеях их насчитывается десятка два. Среди них тарелки, суповая миска, лоток, молочник, сахарница, чернильница, песочница, вазы, скульптура. Большинство изделий первых лет существования завода, то есть с маркой «Auerbach», отличаются простотой форм, тактом и скромностью в украшении, что, впрочем, будет характерным и для продукции завода последующих десятилетий. Предметы столовой и чайной посуды украшали ручной росписью в виде цветов, небольших листочков, тонких веточек. В легком стремительно-танцевальном ритме несутся эти вереницы цветов и трав по бортику тарелок и блюд, непрерывной лентой опоясывают молочники, суповые миски, сахарницы. В рисунке много непосредственности и живости, вместе с тем он строго продуман, выверен композиционно и в цвете, написан умелой рукой.
В 1820-х годах ассортимент изготовляемых на заводе Ауэрбаха товаров был весьма разнообразным. Завод производил посуду столовую, чайную, сервизную, а также дюжинами штучные изделия кружки, блюда, полоскательные чаши, чайники и др. и скульптуру. Фаянс расписывается от руки, украшается печатными рисунками, а порою оставляется просто белым.
Ручная роспись ауэрбаховских мастеров была настолько выразительной, свежей и художественно отработанной, что даже столовые сервизы для императорского двора декорировались в этой манере. Таковыми были сделаны три заказанных ему сервиза: для Павловского дворца, для придворной конторы и для Тверского путевого дворца. Сервизы близки по формам и все расписаны от руки подглазурным кобальтом.
Особенно интересен сервиз для Тверского путевого дворца. Он очень велик по своему составу. В него входит обычная столовая керамическая посуда, дополненная вазочками для мороженого, мисочками, набором для специй, а также кофейник, сахарница, масленка. Формы изделий выдержаны в стиле высокого классицизма, но в них нет подчеркнутой вытянутости и помпезности. Очарование сервиза состоит в простоте форм и убранства, великолепном белом фаянсе,
белом фаянсе, украшенном кобальтовой цветочной гирляндой. Все произведение, мажорное по своему настроению, полно какой-то юношески чистой красоты и светящейся радости. Ничего лишнего в форме, в цвете лишь синее и белое. Однако за этой простотой и лаконизмом стоит большое искусство художника. Только человек, наделенный тонким вкусом и достаточными знаниями, мог так четко вычертить силуэт изделий, уравновесить объемы, построить предметы в хороших пропорциях, с таким мастерством расписать их.
При анализе росписи сервиза мы вспоминаем, что уже ранее на заводе Ауэрбаха было создано что-то подобное. Там были те же розы, листочки, мелкие цветы. Только на тверском сервизе они написаны уверенней, с большим мастерством и блеском. Растительные формы орнамента родились в результате хорошего знания природы, поэтического восприятия красоты, твердости умелой руки художника. Живописец с большим искусством распластывает свой орнамент по поверхности предмета. Свободно обобщая формы цветов и листьев, он группирует их в ритмически повторяющиеся сочетания, где чередуются яркие пятна цветов и листьев с тоненькими легкими стебельками, мелкими листочками и закрученными усиками растений. Цветочная гирлянда написана настолько живо, без заранее приготовленного, всесторонне выверенного образца, что в ней нельзя обнаружить обычного для бортового декора раппорта. Роспись тарелок и других предметов сервиза выполнена в одном духе, но с небольшими изменениями, вариациями, что свидетельствует о незаурядном таланте живописца-импровизатора, расписавшего этот сервиз.
1829 году май-июнь в Петербурге для поощрения молодой русской промышленности была открыта Первая публичная выставка русских мануфактур, имевшая целью «явить свету успехи наших мануфактур в полном их блеске и величии». На ней было представлено 326 партий изделий, вещей порознь 4041, участвовало 326 фабрикантов, посетило выставку более 100 тысяч человек, то есть около одной трети населения Петербурга. Большое внимание на выставке было уделено развитию отечественной керамики, в частности фаянсу: в «Описании Первой публичной выставки русских мануфактур», изданном в Петербурге в 1829 году, фаянсу посвящается целая статья, специальные эксперты изучают представленные экспонаты, относя заводы к тому или иному разряду, фабриканты получают награды. «За хорошую и сходной цены фаянсовую посуду» Большую серебряную медаль на этой выставке получил и фабрикант Ауэрбах. Эксперты отметили: «Завода Ауэрбаха столовые сервизы с бордюром и белый фаянс имеют прочную доброту и хорошую отделку, в прочности можно сравнить со средним английским, а что касается до цен, то довольно высоки, но за прочность и за чистую отделку принадлежат к первому разряду».
За Петербургской последовала Первая московская выставка 1831 года, к которой длительно и деятельно готовились. Под выставку было отдано 18 залов и комнат Дома благородного собрания. Ауэрбах прислал на Московскую выставку фаянсовую посуду: два столовых сервиза с коричневой отводкой 253 руб., столовый сервиз писаный, эмалевый 345 р. 45 к., столовый сервиз белый 225 р. 25 к., дежене сине-печатного фаянса, тарелки десертные. При раздаче наград «провизор А.Я. Ауэрбах за обширное производство фаянсовой разного рода посуды, удовлетворяющей ныне вполне внутреннему потребителю, равно как и за то, что в близости Москвы хорошее фаянсовое производство им было введено, получил Большую золотую медаль».
В 1833 году на Третьей выставке мануфактурных изделий в Петербурге Ауэрбах удостаивается высшей награды — права употребления на своих изделиях государственного герба. Положение предприятия Ауэрбаха в это время можно считать очень прочным. На всех выставках он получает награды, изделия его фабрики пользуются полным признанием.
В 1829 году завод был переведен из села Домкино в купленное Ауэрбахом село Кузнецово того же Корчевского уезда Тверской губернии. Завод расположился на берегу реки Донховки на площади в 4 десятины. Он хорошо оборудован, имеет много деревянных строений. Дело Ауэрбаха продолжает расти. Несмотря на то, что в 1845 году скончался основатель завода А.Я. Ауэрбах, и управление заводом перешло в руки его сыновей, деятельность предприятия получает все больший размах.
«В 1848 году устроены на заводе два новые круглые горна, из коих один о пяти топках, а другой не известного доселе устройства, собственного изобретения гг. Ауэрбахов — двухэтажный и имеет в нижнем этаже 8, а в верхнем 5 топок, в них посуда обжигается ровнее, чем в обыкновенных горнах, и при том требует менее дров». Сырье, которым пользуются на заводе в селе Кузнецово, русского происхождения. Белую глину возят на завод из Глуховского уезда, песок— из Клинского уезда Московской губернии, кварц из Петербурга, поташ из Нижнего Новгорода, соду и буру — из Москвы, сурик и белила — с завода в Корчевском уезде, серую глину — из Новгородской губернии. Кобальт, хром, марганец, железо, медный купорос, золото, серебро и т. п. привозят из Москвы. Основной сбыт продукции осуществляется в Москве и Петербурге».
В 1820—1830-х годах посуду на заводе Ауэрбаха часто украшают полихромными растительными мотивами, в которых при всей их простоте и колористической собранности чувствуется любовное отношение к цвету. Эти скромные, неброские орнаменты, написанные легким, быстрым мазком, полны неповторимой прелести. Они свидетельствуют об искренности художника, его увлеченности работой и радостном мировосприятии.
Художники завода любили разнообразить декор изделий, вносить в каждое произведение что-то неожиданное, веселое. Так, например, внутри простой цилиндрической кружки, украшенной суховатым печатным рисунком на военную тему, помещалась объемная лягушка, вылепленная в натуральную величину и раскрашенная «под натуру». Видимо, эта лягушка обнаруживалась внезапно при питье молока и вызывала веселый смех окружающих.
В 1830-х—1850-х годах формы изделий на заводе претерпели некоторые изменения. Наряду со старыми простыми круглыми тарелками появляются новые, с волнистыми краями, утерявшие четкое очертание круга. Чашки, соусники, суповые чаши стали более приземистыми. Такие изменения в формах посуды были данью времени, когда после ясного и приподнятого стиля высокого классицизма в России появляется увлечение рококо, готикой, которое довольно скоро сменяется утерей стилевого единства, эклектикой. Следует подчеркнуть, что по сравнению с фарфором того времени, стремящимся к прихотливо изогнутым пышным барочным формам и утонченной угловатости готики, фаянс Ауэрбаха по- прежнему сохраняет простоту объемов и четкость силуэтов.
В эти годы наивысшей славы завода достигнутый уровень производства, общепризнанность продукции завода, его прочное положение не побуждали творческой инициативы художников. Среди легких и изящных росписей, украшавших посуду в эти годы, встречаются и грубые орнаменты, написанные неумелой, ремесленной рукой. Характерно, что в этих растительных мотивах мы уже не найдем веселых, трепетно легких усиков; художник либо вовсе выкидывает их из цветочного бордюра, либо исполняет их жестко.
В последнее десятилетие существования завода Ауэрбаха то есть с 1860 по 1870 год положение его, кажущееся при беглом взгляде вполне благополучным, в действительности сильно пошатнулось. Если в 1861 году на заводе в селе Кузнецово было 130 рабочих и фаянса выпускалось на 30 тысяч рублей в год, то через 7 лет число рабочих сократилось до 86 человек, а фаянса было выработано лишь на 21 тысячу рублей. Качество продукции со стороны технологической остается высоким. В 1861 году на Двенадцатой выставке мануфактурных изделий в Петербурге завод Ауэрбаха снова получает право употреблять на своих изделиях и вывесках государственный герб, на выставке 1865 года отмечается, что в его оборудовании имеется паровая машина. В 1870 году на Всероссийской мануфактурной выставке в Петербурге «заводчик Генрих Ауэрбах Тверской губернии за хорошего качества по белизне массы и отличной крепости фаянсовую посуду» получил похвальную грамоту. Однако если проанализировать сведения о заводе Ауэрбаха в указателях мануфактурных выставок тех лет и дошедшие до нас изделия, можно увидеть, как изменился характер продукции этого завода. На выставке 1861 года завод экспонировал: «столовый сервиз из улучшенного фаянса, голубой рококо с золотом на 24 персоны (цена 48 р. 15 к.) кринку для молока с поддонниками и масляницы, раскрашенные под дуб цена от 1 р. 60 к. до 45 к. за штуку». Даже краткое перечисление изделий и их цен сразу же дает почувствовать те существенные изменения, которые произошли. В указателе прямо отмечается, что сервизы делались в стиле рококо и декорировались золотом, чего не было на протяжении всей прошлой истории завода Цены стали значительно ниже по сравнению с прежними, что говорит о широкой массовости изготовляемой посуды. Изделия, как это указывается в материалах выставок 1861 и 1865 годов, разделывались «под дуб», «под бересту», «под дерево», что свидетельствует об утере художниками завода чувства материала и стремления выявить присущие ему свойства. Видимо, на заводе исчезло бережное отношение к фаянсу, желание показать его белизну и особый блеск. В ассортименте завода в этот, последний период появились мелкие бытовые предметы, не требовавшие серьезного художественного решения, например, конфорки кофейные, мыльницы, футляры для зубных щеток, баночки для зубного порошка. Вероятно, сохраняя высокий уровень технологических качеств своей продукции, завод во многом изменил ее художественный облик. На заводе шли в ногу с модой и делали изделия в стиле ложного рококо, имитировали в фаянсе дерево, выпускали большое количество тарелок с простой отводкой, печатные рисунки дополняли последующей раскраской, употребляли для декорирования посуды сложный затейливый рельеф. Завод Ауэрбаха утерял или просто откинул как ненужное свои старые стилевые принципы и близость к народным традициям.
По материалам Е.А. Бубновой
В 1870 году завод Ауэрбаха, находившийся в недостаточно хорошем состоянии, был продан Матвею Сидоровичу Кузнецову — яркой, колоритной личности, типичной для периода развития капитализма в России. Видимо, хозяева завода к этому времени ими были два брата - Генрих и Герман Ауэрбахи не смогли освоиться в новых, пореформенных условиях и устоять против конкурентов. Эта картина была характерна не только для фарфоро-фаянсовой промышленности, где один за другим закрывались или переходили в другие руки заводы, но и в целом для всей промышленности России после реформы 1861 года. К этому времени кузнецовские предприятия были уже заметными в России. В 1864 году на них работала одна тысяча человек, а товару было продано на 700 000 рублей.
М.С. Кузнецов присоединил бывшую ауэрбаховскую фабрику к имевшимся у него на то время заводам в Дулеве Владимирской губернии и в Риге, и с этого времени ее стали именовать Тверской фабрикой.
В музеях встречаются изделия, которые имеют своей маркой изображение государственного герба и надпись: «Быв. Ауербахъ» или «Быв. Ауэрбахъ», относящиеся к первой половине 1870-х годов, когда завод в селе Кузнецово Тверской губернии принадлежал уже М.С. Кузнецову, но марку Ауэрбаха он не спешил менять.
Наличие в сельце крупного по тем временам промышленного предприятия приводит к неуклонному росту села. Вокруг фабричных построек поселяются стекающиеся в поисках работы со всех окрестных деревень крестьяне. Многие их сотни в свободное от полевых работ время изготовляли для фабрики бочки, ведра, ящики, доски, рубили лес на дрова, выжигали уголь и возили его на фабрику, а также вывозили готовую продукцию в Москву, Тверь, Санкт-Петербург. Проживали они в окрестных поселениях: Александровке, Андронихе, Полтеве, а также в Белавино, Селихове, Сучках, Скрылеве, Заборье, Сухарино.
Бывший завод Ауэрбаха в Тверской губернии стал одним из предприятий обширной кузнецовской фирмы, которая с каждым годом росла и крепла. В 1887 году в селе Буды Харьковской губернии М.С. Кузнецов основывает керамическое предприятие; в 1891 году присоединяет к своим владениям один из старейших заводов — завод Гарднера в селе Вербилки Дмитровского уезда; в 1892 году в городе Славянске Черниговской губернии основывает завод по производству фарфоровых и фаянсовых изделий, а в 1894 году покупает у торгового дома «Карякин и Рахманов» завод в деревне Песочной Ярославской губернии. В 1910 приобретает в собственность фаянсовую фабрику в селе Песочне Калужской губернии.
В 1889 году учреждается «Товарищество производства фарфоровых и фаянсовых изделий М. С. Кузнецова» с правлением в г. Москве (основной капитал в 3 млн. руб. сер.). По словам известного исследователя керамики А.В. Селиванова, производительность кузнецовских заводов к началу XX века достигла 7 миллионов 249 тысяч рублей, т.е. около двух третей производительности всех керамических предприятий страны. Кузнецов по праву становится "королем русского фарфора".
Ассортимент кузнецовской фирмы был очень разнообразен: фарфоровая, фаянсовая, опаковая и полуфаянсовая чайная и столовая посуда; майоликовые и терракотовые украшения для отделки интерьеров, фасадов, церквей; майоликовые печи и камины; терракотовые фигуры и вазы; фарфоровые изоляторы и предметы для электрической проводки; фарфоровые изделия для санузлов. Товарищество М.С. Кузнецова имело дома торговли в Петербурге, Москве, Харькове, Ростове-на-Дону, Одессе, Киеве, Варшаве, Тюмени, на ярмарках в Нижнем Новгороде, Ирбите, Вологде, Ярославле, Симбирске, Дерпте, Пскове, Острове. Изделия кузнецовских заводов продавались не только по всей России, но и за рубежом — в Персии, Турции, на Балканском полуострове.
Будучи наиболее мощным изготовителем отечественного фарфора и фаянса, кузнецовская фирма была экспонентом на многих крупных отечественных и зарубежных выставках. На Московской политехнической выставке 1872 года и Всероссийской промышленно-художественной выставке в Москве 1882 года заводы Кузнецова получают право употреблять на своих изделиях и вывесках государственный герб. На Всемирной выставке в Париже 1889 Товарищество М.С. Кузнецова награждено Большой золотой медалью, а на Всемирной выставке в Чикаго 1893 года — бронзовой медалью, которая считалась высшей наградой на этой выставке. В 1896 году на Всероссийской выставке в Нижнем Новгороде Товариществу М.С. Кузнецова снова вручается право употребления государственного герба. В 1900 году на очень помпезной Всемирной выставке в Париже Товарищество получает высшую награду, а сам Кузнецов — орден Почетного легиона от французского правительства. Об этой выставке писали, что она «должна представлять всему образованному миру итоги умственного движения человечества за истекшее столетие накануне нового наступающего XX века». Ее называли «торжеством мирового прогресса», а М. Антокольский в своей статье замечает: «Подобной выставки не бывало и вряд ли будет: она была в своем роде знамением времени конца века и в своем роде декадентством, то есть желанием произвести по возможности сильнейшее впечатление».
В течение 10 лет М.С. Кузнецов ежегодно поставляет посуду для императорского двора, за что получает солидные суммы денег. Всему этому способствовали умелые руки и талант кузнецовских фарфористов, мастеров фаянса и майолики и удобное географическое положение фабрики на реке Волге, которая открывала дешевый транспортный путь для продажи продукции на волжских ярмарках в Рыбинске, Нижнем Новгороде, Самаре, Саратове, Астрахани, а также за морем через Каспий в Персии, Турции, Афганистане, в Средней Азии и на Ближнем Востоке.
Вокруг сельца Кузнецова были обширные «дровяные» леса и торфяные залежи с большими запасами топлива, необходимого для обжига продукции. А, самое главное, здесь не было других предприятий, вследствие чего дешево стоили многочисленные рабочие руки. А потому почти умиравшее предприятие наследников Ауэрбаха стало стремительно расти. За период с 1870 по 1890 год количество рабочих здесь увеличилось с 86 до 1220 человек, а объем производства возрос с 21 до 500 тысяч рублей в год, или почти в 24 раза.
По материалам Е.А. Бубновой
Рабочий день начинался летом в 4-30 утра, зимой — в 5-00. Заканчивался: летом в 19-30, зимой — в 20-00. В половине пятого над селом уже раздавался протяжный фабричный гудок, звавший рабочих занимать рабочие места.
Хуже было тем рабочим, которые жили в окрестных деревнях Полтеве, Яковлеве, Клокове, Андронихе, Вахромееве, Белавине, Горелихе, Речицах, Сажине, Заборье, Скрылеве, в селах Селихове и Сучках и в заволжском селе Сухарине и деревнях Лягушине, Глинииках и других. У них путь на фабрику и обратно занимал значительное время. Поэтому многие из них вообще не покидали производственных помещений и с разрешения администрации ночевали всю неделю прямо на верстаках, на скамейках, на полу у печей. И лишь на воскресенье и на праздники уходили домой.
По окончании основного рабочего времени, согласно «Правил внутреннего распорядка», рабочий должен был сдать мастеру, приемщику или смотрителю выработанную за день продукцию, убрать рабочее место, вымыть и смазать станок. На эти процедуры уходило до получаса времени.
Домой кузнецовский мастеровой обычно добирался лишь после девяти-десяти часов вечера. На сон, на другие дела оставалось не более 5 -7 часов. Еще труднее было работницам. Ведь они после прихода домой должны был накормить, уходить маленьких детей, приготовить пищу. И отдыхать перед новым рабочим днем им приходилось не более 5 часов. И так 5 дней в неделю. В субботу и перед праздниками рабочий день кончался на два часа раньше.
С двенадцатилетнего возраста на «простые» работы принимались дети. Они шли в подавальщики, подносчики, подручные точильщиков, пластовщики, точильщики простейших изделий производственного назначения технологической оснастки — подставки, бомзы и пр., а девочек принимали еще в сортировщицы полевого шпата, жильного кварца, кремневой кальки их называли также «каменщицы» — вот далеко не полный перечень «детских профессий», где серьезного и продолжительного обучения не требовалось.
Тем подросткам, кому повезет, или у кого отцы были на «хорошем счету» у администрации, удавалось поступить в обучение более сложным профессиям, таким, как живописцы, граверы, трафаретчики, крытельщики, слесари, литейщики. Учение у них продолжалось до трех лет. Никакой платы за период обучения подростку не полагалось. Выработанную в период учения продукцию записывал на себя обучавший мастер. Безусловно, далеко не все родители могли позволить себе отдавать детей в обучение за свой счет. Поэтому было широко распространено семейное обучение: отец передавал сыну секреты своего мастерства. Так возникали рабочие династии точильщиков, живописцев, граверов, слесарей и других престижных тогда профессий.
Малолетние рабочие имели, правда, некоторые льготы: их рабочий день начинался в 6 часов утра и заканчивался в 4 часа дня, и в течение дня им предоставлялись 2 часовых перерыва.
В последней четверти XIX века в цехах не было еще вентиляции, а поэтому в производственных помещениях был высокий уровень запыленности и загазованности, высокая влажность воздуха, высокие температуры в цехах, связанных с обжигом и сушкой изделий. И в довершение ко всему освещались цехи керосиновыми светильниками.
По рассказам старых рабочих, в точильном цехе, например, пыль стояла такая, что в 10-15 метрах уже не было ничего видно. Поскольку сушка полуфабриката проводилась на хорах деревянные стеллажи, в цехе стояла температура +27-30°С, а летом и до + 40°С доходило, и сыро было, как в бане. Для того чтобы получить белоснежный фарфор, хозяева вводили в массу мышьяк, да и сама керамическая пыль представляет для человека серьезную опасность. Все это приводило к тому, что у точилыщиков через 2-3 года работы, как правило, открывалось кровохарканье. Это был или туберкулез, или силикоз. Редкий точильщик доживал до 35 лет. А те, кто переваливали за 40 лет, говорили, что «доживают чужой век».
Не менее тяжелые условия труда были на обжиге изделий в горнах. Та же пыль усугублялась еще большей жарой. Чтобы побольше заработать, выборщики начинали выносить из горнов капсели с фарфоровыми изделиями, когда температура понижалась только до +120°С. Оплата труда на этой операции была аккордной, т.е. зарплату выплачивали за полную обработку цикла обжига, и за месяц при такой спешке можно было обжечь дополнительный горн. И хотя санитарными нормами запрещалось начинать выборку при температуре выше 80°С, администрация закрывала на это нарушение глаза. А рабочие надевали на голову суконные мешки с прорезями для глаз, обматывали суконными или шерстяными тряпками открытые части тела, в валенках или бахилах на ногах лезли в раскаленный горн и выносили капсели. При такой работе выборщики часто умирали прямо на работе от обыкновенного теплового удара. Поэтому продолжительность жизни выборщиков также не превышала 40 лет.
Оплата труда строилась на сдельной основе. Расценки, установленные однажды, действовали десятилетиями. Когда вводилась какая-либо новая работа, администрация, исходя из возможных конечных результатов, определяемых ценою нового изделия, предлагала через бригадных старост расценки. Старосты вступали с администрацией в торг и старались поднять расценки повыше. Но в большинстве случаев администрация настаивала на своем, а старосты особенно и не старались спорить с хозяевами, чтобы не попасть в разряд «неблагонадежных».
Здесь нужно учесть одну тонкость: администрация стремилась к тому, чтобы работы разделялись на «сходные» выгодные для рабочих и «несходные» малооплачиваемые. Этим администрация могла оказывать давление на одних, и поощрять других, тех, кто ведет себя тихо. Ведешь себя хорошо с точки зрения смотрителя, конечно, — получай «сходные» работы и зарабатывай больше, а если не угодил или, пошел поперек заведенных порядков, всю жизнь будешь сидеть на «несходных» работах.
Дополнительным средством присвоения капиталистами труда рабочих на кузнецовских фабриках был порядок приемки от рабочих выработанных ими изделий или полуфабриката. В «Правилах внутреннего распорядка» по этому поводу записано: «17. От сдельных рабочих товар (обработанные изделия, полуфабрикаты — Г.Л.)принимается следующим порядком: а) от точильщиков и капсельщиков: по всем отделам (цехам — Г.Л.), из утильных горнов, по обжиге; бой в счет не принимается и за работу его не платится; ...в) письмо по утильному и разделка майолики — из политых горнов; бой в счет не принимается и за работу его не платится; г) от живописного отдела — в общем складе товара. Если в муфлях окажется бой, то подделку или подписку вместо разбитого, а также подправку живописи и отводки мастера производят бесплатно».
Из начисленной зарплаты устанавливались различные удержания, и среди них «взыскания за неправильные работы». Пункт 22 «Правил» определял, что с точильщиков за неправильную работу данного фасона... и прочие недостатки, происшедшие от мастера; с печатальщиков, живописцев и других за небрежно выполненные рисунки и другие недостатки взыскивается убыток «соразмерно испорченной вещи». И так по каждой профессии.
Размер удержаний не мог превысить 2 рубля в месяц, а при обработке декорированных изделий — трех рублей в месяц. Каждый рабочий мог допустить «неправильные работы» только два раза за месяц. При допущении третьего случая или превышения суммы удержаний его просто увольняли с фабрики или переводили на низкооплачиваемые работы.
Кроме удержаний за неправильные работы в «Правилах внутреннего распорядка» был довольно длинный перечень нарушений, за которые с рабочего из его зарплаты удерживали штрафы, «...за прогул от 1 до 3-х дней по 25 копеек за каждый день; за опоздание — 25 копеек за случай; за приход на работу в нетрезвом виде — 1 рубль; за нарушение тишины на работах шумом, криком, бранью, ссорою и неприличными словами — от 25 до 50 копеек за каждый случай. ...Малолетние за вышеозначенные нарушения подвергаются штрафу в половину против взрослых или же увольняются с фабрики для вразумления со стороны родителей или воспитателей».
Общая сумма штрафов и удержаний за «неправильные работы» по общему законодательству ограничивалась одной третью заработка — для одиноких и бездетных рабочих, и одной четвертью заработка — для рабочих, имеющих детей. Превышение этих норм грозило увольнением или переводом на малооплачиваемые работы.
С учетом действующих расценок, недоплат за бой, удержаний за «неправильные работы» и штрафов заработная плата рабочих колебалась в довольно широких размерах. Так, например, по донесениям фабричных инспекторов, на фарфоро-фаянсовых предприятиях месячная заработная плата у подавальщиков была в пределах 10,4-16,5 рубля; у подручных — от 12,5 до 18 рублей; у граверов — от 16,5 до 24 рублей; у точильщиков — от 18 до 70 рублей; у живописцев — от 16,5 до 40 рублей; и, наконец, у девочек «каменщиц» — от 50 копеек до 3,5 рублей.
Согласно «Правилам внутреннего распорядка», заработная плата за последние перед выдачей полмесяца оставалась за предприятием и находилась в обороте фирмы, что давало владельцу дополнительные доходы. Для Тверской фарфоро-фаянсовой фабрики это составляло свыше 10 тысяч рублей. Кроме того, зарплата выдавалась не каждый месяц, а восемь раз в год, перед большими праздниками: на Троицу, к Ильину дню, к Успенью, к Покрову, в начале рождественского поста, на Рождество, на масленицу. К Пасхе делался окончательный расчет и производился наем на новых условиях.
Продукты питания и предметы первой необходимости в селе Кузнецово можно было купить только в фабричном магазине, в так называемой «харчевой лавке». Цены на «харчи» устанавливались управляющим ежемесячно и по закону от 3 июня 1886 года должны были согласовываться с фабричной инспекцией, которая находилась в Твери. Но за дальностью губернского центра это условие далеко не всегда соблюдалось, да и инспекторов капиталисты умели «приручать». Поэтому продукты в харчевой лавке были дороже, чем в свободной торговле почти на треть, а качество их было низким. Известно, что рабочие оставляли в харчевой лавке от 20 до 40 и более процентов своей зарплаты, и что лавка приносила фабрике 900 рублей чистого дохода каждый месяц.
В Кузнецове поощрялось индивидуальное жилищное строительство. Для этого фабрика выделяла рабочему участок земли, суживала деньгами под небольшие проценты, выделяла строительные материалы. Построенный дом был собственностью рабочего, но земля, на которой он стоял, оставалась фабричной собственностью. И в договоре на застройку был «хитрый параграф», который гласил, что в случае увольнения с фабрики по собственному желанию или по инициативе администрации — а причин для этого в «Правилах...» было немало, рабочий был обязан убрать с фабричной земли свой дом в течение недели или продать его рабочему фабрики. А если покупателя не найдется, дом покупала фабрика, но за полцены. Выселению в недельный срок подлежали и уволенные семейные рабочие, проживавшие в фабричных домах. Момент одного такого выселения очень правдиво показан в первом советском цветном художественном фильме «Груня Корнакова». Для одиноких рабочих срок освобождения квартиры сокращался до одних суток.
По материалам Г.В. Лубова. «Заря», 1987 г.
С 1870-х годов производство на Тверской фабрике в Кузнецове постоянно подвергалось реорганизации и техническому переоборудованию. В 1875—1878 годах были построены специальные здания для паровой машины, котельной, слесарной, прессовой, сделаны пристройки для размола массы, а также пущены 3 паровых котла, 2 паровых машины и др. В 1910—1911 годах большие строительные работы на заводе в селе Кузнецово производит торговый дом братьев Потураевых. Воздвигаются трехэтажные корпуса для точения посуды и для склада. В 1911 году в новом живописном цехе устанавливается круговой муфель для обжига товара.
Систематические усовершенствования, техническое переоснащение производства ведут к росту предприятия в целом, увеличению количества рабочих и производственной мощности завода. Если в 1884 году на заводе работало 800 человек и выпускалось изделий на сумму 400 тысяч рублей в год, то через пять лет число рабочих и служащих достигает 1500, а в 1904 году уже 1620 человек, при этом выпускается изделий на 933 783 рубля. В 1913 году на заводе было 1726 человек и произведено изделий на 1 197 973 руб. С 1884—1885 годов приступают к выпуску фарфора, а несколько позже — майолики, полуфаянса, строительных материалов и терракоты. К началу XX века Тверская фабрика представляет собой огромное хозяйство с большими корпусами, паровыми машинами, водяной турбиной, лабораторией, хромолитографией, кирпичным производством, бондарной мастерской, а также больницей, училищем, богадельней и прочим.
Постепенно облик изделий, выпускаемых на заводе в селе Кузнецове, меняется, расширяется ассортимент, который в 1880-х—1890-х годах становится поистине огромным. Из фарфора делают чайную и кофейную сервизную и штучную посуду:блюдца, кукольные, чайные приборы, сахарницы, сливочники, стаканы, чашки чайные, чайники и др. Одновременно в производстве обычно находится до 20 фасонов чайных сервизов.
Из фаянса изготовляют столовые сервизы и штучную посуду: блюда, круглые, овальные, икорницы, кружки, подливочники, салатники, сухарницы, тарелки, фруктовницы, чашки с блюдцами и т.п. Каждый вид изделия из фарфора и фаянса выпускается разных форм, разделок и размеров. Для создания форм посуды и мелкой пластики на Тверской фабрике было 6 скульпторов, вышедших из местных рабочих, наиболее способным из которых в то время считался А. С. Олехов. Новые живописные орнаменты создавали рабочие-живописцы, которым мастер давал соответствующее задание. Мастерство фабричных живописцев было высоким. В их цветочных орнаментах, написанных легко и виртуозно, прослеживаются лучшие традиции русской живописи по фарфору и фаянсу. Множество изделий украшалось заграничными деколями.
Особенно велик был ассортимент майоликовых изделий. На заводе в селе Кузнецово из майолики делали скульптуру, пепельницы, кувшины, вазы, кружки секретные, корзины для фруктов, горшки цветочные, сливочники, жардиньерки, зеркала, табуреты, бочонки, подсвечники, чернильницы, курительные приборы и многое, многое другое для бытового обихода.
Довольно значительный удельный вес в общем производстве завода имели выполненные в русском стиле майоликовые камины, печи, киоты, иконостасы. Цены на эти изделия были высокие. Камин белый, например, стоил от 175 до 800 рублей, расписанный красками — 950—965 рублей; примерная стоимость иконостаса с установкой на месте была от 6000 до 7200 рублей. Однако, несмотря на такие цены, они находили сбыт, как в России, так и за рубежом.
Кузнецовская продукция отразила все основные тенденции декоративно-прикладного искусства и художественной промышленности своего времени. Новый стиль «модерн» появился в России в 1890-х годах как реакция на эклектику, перегруженность формами, взятыми из прошлых эпох. Это было крайне сложное и противоречивое направление, вскоре ставшее выразителем вкусов крупной буржуазии. При зарождении этот стиль провозгласил своим прообразом природу, «романтический порыв», «образы рыцарства» и принципиальный отказ от старых форм и систем, однако с течением времени он наполнился мистическим содержанием, уводящим от жизни в мир призрачных символов, элементами и символикой прошлых эпох, например готики, испано-мавританского стиля и др.
В 1890-х годах хорошо оснащенный завод в Тверской губернии быстро освоил производство модных изделий в стиле «модерн». Множество пепельниц, сухарниц, ваз украшается русалками с распущенными волосами, мягкими волнами, покрывающими весь предмет. Часто измятые текучие формы изделия сочетаются с барельефными изображениями цветов и фруктов, трактованных натуралистически. Тяга к необычному и изломанному давала себя знать в таких простых, прозаических вещах, как сухарницы или салатницы. Их очертания прихотливо извиваются, предметы теряют ясность функционального назначения. В это время покупателям нравились асимметричные вазы для цветов, неожиданно высокие или, наоборот, как бы растекшиеся в ширину, причудливые чудовища, которые могли служить пепельницами, трех-и-четырехчастные изгибающиеся и неудобные предметы для сервировки стола.
И завод давал потребителю все эти изделия, используя свои технологические достижения. Именно тогда фаянс был осмыслен как материал податливый, мягкий, пластичный; поливы впервые были раскрыты во всей своей красоте и необъятном богатстве своих возможностей. Вошли в употребление потечные глазури, появились новые смешанные оттенки, стали увлекаться необыкновенным перетеканием цвета в колористической гамме. Такого подхода к майолике еще не знали.
На фабрике стремятся также создавать вещи удивительные и занимательные, которые непременно привлекут массового покупателя. Множество изделий имитируют расписное и резное дерево, металл, растительные и животные формы, в которых можно почувствовать тенденцию к развлекательности, сюжетности в самых обычных утилитарных вещах. Например, масленки делались «курицей, тыквой, дыней, на лебеде, редькой, маком, блинами, спаржей, раковиной, капустой, карасем, пчелой, бантом, орехом, калачом, земляникой...». Утилитарные качества этих предметов играют минимальную роль, главное внимание обращалось на иллюзорность произведения. Фаянсовая масленка, пепельница или другое изделие своими формами и цветом полива должны как можно ближе передавать выбранный оригинал, как бы дублировать его.
Масленка-огурец, масленка-тыква вы глядели «как живые» огурцы и тыквы. В натуральную величину выполнялись петух и курица с мелкодробной трактовкой перьев верхняя часть снималась. Изготовлялась также масленка — блины на тарелке. Художник стремился передать пористость блинов, поджаристую корочку и даже стекающее с них масло. Натуралистическая продукция Кузнецова была столь популярна у покупателей и выгодна фабриканту, что ее изготовляли на протяжении всего времени существования кузнецовской фирмы, независимо от того, «русский» ли стиль или «модерн» были в моде.
Ассортимент мелкой пластики был очень велик. Здесь и жанровые сценки с фривольным содержанием, и персонажи в западноевропейских средневековых или русских костюмах, и «античные» сюжеты, и переведенные в фаянс известные картины русских художников «Охотники на привале» В.Г. Перова или «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе» Н.Н. Ге.
В больших количествах выпускались разнообразные жанровые композиции с таким, например, сюжетом: дама стоит на берегу водоема, жеманно приподняв край пышного платья, а к ней плывет усатый кавалер с мешком денег. Рядом с дамой — ствол дерева, который при желании может превратиться в вазу с цветами и «оживить» сценку. Своеобразным откликом на творчество передвижников можно считать множество статуэток, изображающих народные персонажи. Они интерпретируются как тот же «занимательный сюжет», имеющий «литературную» основу и дополненный вазой, лоточком, карандашницей. В каталоге фирмы среди названий выпускаемых скульптур встречается много произведений на «народную» тему: «драка, пьяные, жену учит, пьет брагу, сеятель, свидание у пня, игра на балалайке, жнея, и т.д.».
Во время империалистической войны производство посуды и мелкой пластики на кузнецовских заводах несколько сократилось, так как фирма выполняла военные заказы. Однако характер изготовляемой продукции, ее ассортимент, облик и художественное направление не претерпели изменений. Такой предстает перед нами Тверская фабрика в 1870—1918 годах, со всеми ее противоречиями и эклектикой, столь характерными для русской художественной промышленности этого времени.
По материалам Е.А. Бубновой
С 70-х годов XIX века в пределах с. Кузнецово беспорядочно начала застраиваться Старая Слобода - сейчас это 1-я Набережная улица. Слобода - фабричный поселок, где жители мало занимаются земледелием, поскольку Кузнецов давал рабочим фабрики под постройку небольшие наделы. Поэтому дома в начале ул. Свободы и по 1-й Набережной и в настоящие дни стоят так тесно. Тупики, проулки, переулки... Располагалась от стен завода, от речки с небольшим лужком, на котором пасли скотину, и шла до базара. Через Слободу шла дорога со старого базара на Лиговку с мостом через речку. Напротив фабрики посреди реки располагался остров Соловьиный и ботанический сад у хозяйских домов, в котором на деньги семьи Кузнецовых были собраны редкие виды растений. Вплоть до затопления детей целыми классами водили в этот сад, и уроки ботаники проходили на природе среди редких живых растений.
Старая Слобода имела беспорядочную застройку, и около 14-15 года ХХ века полностью сгорела.
На левом берегу Донховки, на месте старых зданий, и по дороге на село Никольское начали строить жилые дома для рабочих, которые на льготных условиях получали денежные средства и материалы для строительства. Площадь дома составляла всего 25 кв. м., и при тогдашней многодетности на человека приходилось около 3 кв. м. Служащим и высокооплачиваемым рабочим предоставлялось служебное жилье в новых многоквартирных домах, называвшихся «грунтами». Три «грунта» поставили вдоль реки, причем средний был двухэтажным, и в котором, как говорят, было что-то вроде дома приезжих; еще один «грунт» располагался вдоль улицы Старопочтовой. Отстроившись после пожара заново, Старая Слобода приобрела два порядка домов - правый и левый, ближний к Донховке. Иногда в половодье Донховка широко разливалась, и левый порядок подтапливало.
В 1919 году главную на тот моментулицу поселка - Старую Слободу - переименовали в Советскую. Левая часть Советской улицы под угрозой затопления была перевезена к нынешнему заводу «Микроприбор», где она по сей день имеет прежнее название. Остатки Старой Слободы - ее правый порядок - был назван «1-ая Набережная». Посредине этой улицы проходила колейная дорога из бревен с желобами для колес, по которой в запряженных лошадьми вагонетках возилось сырье и готовая посуда до причала на Волге и обратно. И сегодня в районе городского пляжа можно видеть широкую выемку в земле, сделанную для более пологого подъема вагонеток. А в конце зимы при низком уровне воды обнажаются старое русло Донховки и насыпи от старого «каменного» моста, выходившего от ул. Свободы к бывшей ул. Калинина на правом берегу.
В конце 19 века от улицы Старопочтовой в обе стороны начала формироваться Новая Слобода. Застройщиками также являлись рабочие фабрики, которая развивалась, требовала все новых рук. Такие руки в достаточном количестве имелись в окрестных селах и деревнях. Так появились улицы - Новая Слобода ныне ул. Свободы, Лиговка, Александровка, которая органично влилась в поселок, Барышников тупик. С запада к Новой Слободе примыкал сосновый бор.
В 1896 г. в Кузнецове насчитывалось 2820 жителей 1785 мужчин и 1035 женщин, Из них на фабрике работало 1220 человек, в поселке была 1 лавка, 1 трактир, школа, больница, почтовая станция. Фабрика вырабатывала тогда восемь миллионов изделий в год.
Новые условия производства подвысили требования к уровню грамотности и квалификации рабочих фабрики. Поэтому уже в 1883 году М.С. Кузнецов открывает при фабричном поселке школу - "начальное училище М.С. Кузнецова", которое состояло из восьми классных помещений. Обучение продолжалось 4 года и было бесплатным; число учащихся доходило до 190 человек. В основном ими были дети служащих и рабочих фабрики, а при наличии свободных мест принимались и крестьянские дети окрестных деревень.
Находилось училище на левом берегу Донховки в двухэтажном здании, которое до настоящего времени не сохранилось. Здесь потом размещалась городская школа №4. На крыше к слуховому окну была прикреплена вывеска со словами: «Начальное народное училище М.С. Кузнецова. Основано 1 марта 1883 года».
Школа содержалась за счет фабрики. Учителя, а их было около 15 человек, состояли служащими в фабричном штате. Средняя заработная плата учителя в те времена равнялась 40-60 рублям и была сопоставима с зарплатой высококвалифицированного рабочего фабрики. По некоторым сведениям, «...учебников на всех насчитывалось 987. В библиотеке училища имелось 70 книг для взрослых и 43 - для детей, а также 1 глобус, 4 географических карты, 1 счеты и 201 карта из Священного писания» (А.А. Баваров).
Первый выпуск состоялся в 1887 году перед Пасхой. Тогда училище покинули 23 учащихся, в том числе 7 - женского пола.
В 1906 году училище стало пятиклассным. Фабричная школа играла значительную роль в становлении сознания детей кузнецовских фарфористов. К этому приложили свой педагогический талант В.П. Березовский, Д.И. Арбузов, А.С. Присягин, А. Философов, А.И. Воронова, И.М. Носов, И.П. Горностаев, А.А. Бахвалова Миронова, А.И. Чернышева, А.Г. и М.Г. Лубовы, Н.М. Сергеева и другие народные учителя.
Администрации фабрики после стачки 1886 г. удавалось сохранять «классовый мир», для чего служил ряд мер: был несколько сокращён рабочий день, рабочим оказывалась бесплатная медицинская помощь, в фабричном училище с 4-летнпм сроком обучения бесплатно учили детей, практиковалась бесплатная выдача посуды на Рождество и Пасху. Жители сельца Кузнецово были причислены к приходу Никольской церкви на Сучках, располагавшейся в селе Никольском, которое в обиходе называли просто село Сучки. Оно находилось примерно в 2,5 километров к юго-западу от сельца, на левом берегу речки Сучок, у впадения ее в Волгу. Никольская церковь попала в зону затопления Иваньковского водохранилища и была разобрана в 1936 году.
Начиная с 1870 года в связи с расширением фаянсовой фабрики в сельце стала формироваться старообрядческая община, относящаяся к течению поповцев единоверцев, близкому по содержанию к официальному православию. Сам новый хозяин был старообрядцем, и поэтому на приобретаемые или вновь строящиеся предприятия он перевозил рабочих из старообрядческих районов юго-востока Подмосковья — Гуслицы, Гжель Покровского уезда Владимирской губернии.
В этих местностях было высокоразвито керамическое, в том числе фарфоровое и фаянсовое производство. Только в 1870 году в Кузнецово было перевезено около 300 старообрядческих семей. Этот процесс продолжался до конца XIX века. К 1913 году количество рабочих - старообрядцев достигло четверти личного состава фабрики, что составляло почти 600 человек.
Поскольку в Корчевском уезде старообрядчество распространения не имело, для отправления религиозных обрядов единоверцам Кузнецов устраивает в одном из помещений нового хозяйского дома старообрядческую молельню — домашнюю церковь, а на площади перед входом в нее была поставлена невысокая звонница. Действовали они до открытия в 1915 году старообрядческого храма и были снесены в конце 1950-х годов.
В 1870-х годах началось строительство фабричных индивидуальных жилых домов на левобережной части с. Кузнецово. В связи с быстрым ростом населения сельца на южной его окраине в сосновом редколесье, спускавшемся по отлогому берегу почти до речки Донховки, было открыто кладбище. С северной стороны кладбища для отправления религиозных обрядов при похоронах возводится часовня. Здание ее деревянное, квадратного сечения в плане, со стороной 6—7 метров и четырехскатной шатровой крышей, которая венчалась небольшим куполом луковичной формы. Позднее часовня использовалась в качестве морга фабричной больницы. А снесена была за ветхостью в середине 1960-х годов, когда открылась новая больница.
Кладбище использовалось до 1936 года. На нем покоятся многие поколения кузнецовских фарфористов. В восточной части кладбища — ближе к реке — хоронили своих единоверцев старообрядцы, на остальной части — православные.
За время действия кладбище расширилось к западу в сторону бора до современной улицы Первомайской и к югу до четной стороны строений Первомайского переулка. После того, как территории южнее кладбища застроились переселенцами из зоны затопления Иваньковского водохранилища, кладбище оказалось в центре нового города и было закрыто.
Во второй половине 1880-х годов большая часть жителей принадлежала к православной церкви. На отправление религиозных обрядов православным рабочим приходилось затрачивать весьма много времени на дорогу до Никольской церкви в Сучках. А такого времени при двенадцатичасовом рабочем дне у них, по существу, не было. В 1888 году православные рабочие обратились к хозяину с просьбой об устроении в сельце Кузнецове православного храма. М.С. Кузнецов изъявил готовность пожертвовать землю и к просьбе общины в Тверскую епархию приложил свое ходатайство о разрешении на строительство.
Осенью 1888 года прошение православной общины было направлено в Тверское епархиальное управление. Решение о строительстве храма принималось в дни, когда в России еще не прошло потрясение, вызванное крушением царского поезда в районе станции Борки, недалеко от Харькова. Император Александр III с семьей возвращался тогда из путешествия по Кавказу. Все вагоны поезда рухнули под откос, и царская семья и их спутники оказались под обломками вагонов. Однако по счастливой случайности никто из пассажиров царского вагона не пострадал. В то время это было приписано к чуду.
Верноподданные Александра III в Тверском епархиальном управлении в честь чудесного спасения императора порешили учреждаемую в сельце Кузнецове церковь посвятить покровителю Александра III, святому Александру Невскому. День 23 ноября старого стиля стал престольным праздником Кузнецовского прихода.
Место для строительства церкви выбрали на левом берегу Донховки (в створе с хозяйским домом на противоположном берегу), на южной окраине сельца приблизительно в ста метрах к северу от кладбища, на участке, где в наше время находятся здания бывшей детской поликлиники и психоневрологического отделения центральной районной больницы.
Деньги на строительство церкви собирали сами будущие прихожане. Но основная часть средств, а также материалы, оборудование, колокола было даровано М.С. Кузнецовым из прибыли, которую давали четыре его фабрики.
Строительство храма началось в 1889 году, т.е. в год начала деятельности «Товарищества производства фарфоровых и фаянсовых изделий М.С. Кузнецова». Строители работали добротно и быстро. Храм запроектирован был одноглавным деревянным на фундаменте из тесаных брусков известняка. Молельная часть храма имела в плане форму квадрата со стороной около 11 метров 5 саженей, а высота этого помещения была в пределах 8,55 метра. Общая высота храма от основания до маковки ажурного восьмиконечного креста достигала 20 метров.
К западной части храма пристроена трапезная с двухскатной крышей и четырьмя большими окнами — по два на юг и на север. Паперть располагалась между колокольней и трапезной. Ступени ее спускались к северу и к югу. Колокольня имела в основании квадратное сечение, переходящее на уровне примерно одного метра от звонницы в восьмиугольное. Звонница имела четыре звонных проема. На ней был подвешен комплект колоколов. Главный колокол имел в высоту более одного метра и диаметр около 115 сантиметров. Крыша колокольни шатровая восьмискатная являлась отличным резонатором, в результате чего звоны храма были чистыми, яркими.
Колокольня была украшена небольшим куполом луковичной формы с ажурным восьмиконечным крестом. Маковка креста на колокольне была метра на 2,5 ниже креста на главе храма.
Деревянные срубы зданий церкви обшили тесовыми столярными плитами и окрасили масляной краской стального цвета. Кровля церкви и покрытия куполов выполнены были из кровельного металла. Вокруг церкви посажена березовая аллея для исполнения обрядов праздничных служб. Березами обсажена и дорога от церкви и до кладбища. Многие деревья из этих посадок сохранились до нашего времени.
15 сентября 1891 года (старого стиля) завершающийся строительством храм Тверской фабрики М.С. Кузнецова был освящен архиепископом Тверским и Кашинским Саввою. Сельцо Кузнецово Корчевского уезда Тверской губернии получило статус села.
В районе церкви на продолжении улицы Новая Слобода (теперь улица Свободы) были построены дома для священнослужителей, один из них сохранился до наших дней (имеется в виду дом сзади магазина «Плиточка» и «Рыболов»по ул. Свободы, дом № 104). Здесь же, ближе к церкви, был построен дом для сторожа остался только фундамент.
По внешнему периметру церковного участка было поставлено ограждение. На ленточном кирпичном основании установили литые чугунные столбы, пространство между которыми заполнили коваными стальными решетками. Решетки ручной работы просты по рисунку и сделаны с высочайшим мастерством. Это подчеркивало незаурядный талант тех неизвестных нам кузнецов, которые ковали это произведение искусства. Долгое время церковная ограда служила больничному городку, но с 70-х годов XX века стала постепенно, пролет за пролетом, исчезать.
Церковь действовала до середины 30-х годов XX столетия. Считается, что год ее закрытия - 1936. Колокола со звонницы были сброшены несколько раньше - в 1934 году. Церковь была превращена в склад районной заготовительной конторы, и за ее состоянием никто не следил (ремонт кровли, покраска, остекление...). В конце 1950-х годов склады из церковного здания были выведены, здание осталось абсолютно бесхозным, и жители стали растаскивать элементы строительных конструкций: двери, рамы, обшивку и др. Городские власти принимают решение разобрать здание церкви. Разборка была произведена необычайно оперативно — недели за две. После чего стало ясно, что технической необходимости в этом не было, т.к. в разобранных элементах здания был только отличный деловой материал и практически не было гнили.
Церковь Александра Невского - незаурядное в архитектурном и инженерном отношении культовое здание, которое являлось памятником истории и культуры нашего города.
По материалам Г.В. Лубова
Матвей Сидорович Кузнецов (2 (14) августа 1846 - 9 (22) февраля 1911) — самый известный и титулованный из рода Кузнецовых, «фарфоровый король». Награждён орденами св. Станислава 3-й степени и св. Анны 3-й степени, с 1902 года — «Поставщик Двора Его Императорского Величества».
Основал «семейное дело» прадед Матвея Сидоровича — Яков Васильевич Кузнецов, деревенский кузнец из Гжели. Проезжие порой останавливались у него на ночлег — тоже «статья дохода». Чего только не болтали злые языки, когда Яков Кузнецов начал ставить сруб у самого края деревни Гжель: ограбил, мол, и убил постояльца, богатого купца... Вскоре к дому начали подъезжать подводы с глиной, кварцем, шпатом: в 1810 году это был уже небольшой фарфоровый заводик.
Два года спустя его возглавил сын Якова — Терентий. Решив расширить отцовское производство, он построил новый завод в Дулево Владимирской губернии. В 1832 году производство с сортировочным цехом, складом, живописной мастерской было введено в действие. На этом предприимчивый хозяин не остановился: неподалеку, в селе Коротково, находилось отлично налаженное фарфоровое производство А.Г. Сафонова. Терентий Кузнецов во что бы то ни стало решил купить этот завод и добился своего.
Сын Терентия — Сидор, приняв от отца бразды правления, закрыл производство в Коротково, а талантливых мастеров перевел на свой завод в Дулево. В 1843 году, он основал фарфорово-фаянсовый завод в Риге. На окраине появилась русская деревня. Опытные мастера приехали сюда из Гжели.
Своему сыну Матвею Сидор Терентьевич с раннего детства старался привить деловую жилку, воспитывал в нем твердость характера, терпение, упорство в достижении цели. Образование Матвей получил домашнее, а в 1861 году, в 15 лет, по воле отца отправился в Ригу. Управляющий познакомил его не только со всеми премудростями изготовления фарфора, но учил и тому, каким должен быть хозяин производства.
В Риге Матвей закончил коммерческое училище; по распоряжению правительства принимал участие в разработке тарифов для железнодорожного транспорта и таможенных пошлин.
В 1864 году пришел его час возглавить «кузнецовское дело». В 18 лет Матвей становится единоличным владельцем всех заводов семьи Кузнецовых. Правда, официально он находился под опекой мужей своих сестер до совершеннолетия — до 21 года, что не помешало ему в 19 обзавестись собственной семьей. Год от года она росла: всего наследников у Матвея Кузнецова было восемь — семеро сыновей и дочь.
Матвей Сидорович поставил себе цель — создать монополию всех частных фарфоровых заводов России. В Тверской губернии, в селе Кузнецово ныне Конаково, Матвей Кузнецов покупает завод, принадлежащий А.Я. Ауэрбаху, один из лучших в стране. Проводит его реконструкцию, техническое переустройство, устанавливает три паровых котла, почти вдвое увеличивает число рабочих.
Ко второй половине XIX века М.С. Кузнецов стал крупнейшим поставщиком фарфора, фаянса, майолики и других видов изделий на мировом рынке; имел 18 предприятий в Российской империи, среди них 8 фабрик, заводы в Дулево, Кузнецово, Будах Харьковской губернии, селе Елавлянке Черниговской губернии, в деревне Песочная Калужской губернии. В 1889 году было учреждено «Товарищество производства фарфоровых и фаянсовых изделий М.С. Кузнецова» с правлением в Москве.
Но его хозяин не собирался «почивать на лаврах»: не давал покоя знаменитый завод Гарднера — лучшее фарфоровое предприятие России. В конце XIX века оно вдруг начало испытывать финансовые трудности. Ходили слухи, что разориться предприятию «помог» Кузнецов. Другого объяснения тому, что завод с мировой славой, не знавший кризисов, неожиданно оказался в столь плачевном положении, многие не находили. Так или иначе, в апреле 1892 года М.С. Кузнецов заключил торговую сделку с последней владелицей завода, Елизаветой Гарднер, на 238 тысяч рублей и 300 десятин земли. Отныне слава Гарднера принадлежала Кузнецову, ставшему-таки монополистом частного фарфора!
«Фарфоровый магнат» Кузнецов попытался конкурировать и с Императорским фарфоровым заводом. Из Петербурга в Дулево приехало много мастеров-живописцев, но соединить «вольную» роспись народных умельцев и строгую гамму классики не удалось.
Матвей Кузнецов имел 15 постоянных торговых центров в России; торговал на двенадцати ярмарках, а также в Персии, Турции и на Балканах. Продукция считалась одной из лучших в Европе во многом благодаря использованию сырья высшего качества и его специальной обработке: глину в течение года хранили в подвалах массозаготовочного цеха, не употребляя — «летовали». За это время она становилась пластичней. Существенным было и применение лишь сухого, выдержанного топлива: использовали только торф, добытый до 20 июля. Но, конечно же, главным была высочайшая квалификация мастеров его заводов — их талант и золотые руки.
Все без исключения Кузнецовы были членами старообрядческой общины Рогожского кладбища, а Матвей Сидорович — председателем этой общины. В своих фабричных поселках они построили 7 старообрядческих церквей, 4 молитвенных дома, 6 школ, 7 больниц, богадельню, несколько спортивных плацев, бань и многое другое. Однако старообрядец Кузнецов учитывал и интересы своих православных рабочих.
В начале XX века старообрядческая община в селе Кузнецове насчитывала не менее 1200 человек. И поэтому молельная комната в доме уже не могла удовлетворять потребности верующих в отправлении религиозных обрядов.
Кузнецовым была принята программа благоустройства села, родильного отделения и амбулатории с аптекой. В эту программу входило также сооружение кинотеатра и старообрядческой церкви.
Место для строительства церкви было выбрано на левом берегу реки Донховки на Старой Слободе в ста метрах к северу от Начального народного училища М.С. Кузнецова.
Заложена была церковь в 1914 году. Для ее освящения в Кузнецово прибыл епископ Московский Геронтий. Здание представляло собой высокий прямоугольный в плане кирпичный дом с полукруглой апсидой. Крыша здания — двухскатная, а на ней в линию установлены пять куполов на цилиндрических барабанах, оголовья куполов имели слегка вытянутую по вертикальной оси луковичную форму. Архитектура церкви проста и даже аскетична, никаких украшательских элементов на внешних сторонах стен не было. Во внутреннем убранстве церкви выдающимся художественным элементом был фаянсовый иконостас, выполненный лучшими мастерами фабрики.
Большое участие в проектировании и сооружении церкви принял внук основателя «Товарищества» — М.Н. Кузнецов, который в годы первой мировой войны по поручению правления «Товарищества» руководил на фабрике производством продукции по заказам военного ведомства и постоянно жил в Кузнецове. Молельный зал в хозяйском доме, конечно же, мешал работе и отдыху внука хозяина «Товарищества». Эта причина послужила одним из главных факторов ускоренного строительства старообрядческой церкви и заинтересованного участия в нем М.Н. Кузнецова. Церковь была открыта в 1915 году и действовала до второй половины 1920-х годов.
В 1936 году, когда готовилось к затоплению ложе будущего Иваньковского водохранилища, воды которого должны были вплотную подойти к зданию церкви и затопить ее подвалы, где к тому времени находилось котельное отделение системы центрального водяного отопления, проектантами принимается решение разрушить здание взрывом. Вместе со зданием церкви под ее обломками был погребен и фаянсово-эмалевый иконостас. Как показали последующие события, опасения в том, что подвалы церкви будут затоплены, или что грунтовые воды разрушат фундамент, отчего церковь может развалиться, не подтвердились. Еще совсем недавно в подвале бывшей церкви по вечерам собиралась молодежь из заводских домов на ул. 1-я Набережная. Таким образом, технической необходимости разрушения здания старообрядческой церкви не было. И единственный в Конаковском районе, а может быть, и во всей Тверской области, старообрядческий храм, являвшийся памятником русской истории и культуры, был разрушен совершенно напрасно. Некоторые источники утверждают, что старообрядческая церковь была закрыта не позднее 1928 года. После разрушения храма местные старообрядцы отправлять наиболее важные религиозные обряды ездили в Москву в главную старообрядческую церковь на Рогожском кладбище.
По материалам Г.В. Лубова.
На левом берегу р. Донховки на углу улиц Народная и 1-я Набережная стоит здание из необычного серого кирпича оригинальной архитектуры, построенное в период 1907-1912 годов. Его проектирование и строительство выполнено инженером Николаем Александровичем Потураевым, который представлял в с. Кузнецове строительную фирму «Торговый дом братьев Потураевых». Эта фирма вела строительство новых корпусов Тверской фарфоро-фаянсовой фабрики «Товарищества М.С. Кузнецова».
Здание предназначалось специально для кинотеатра со зрительным залом на 350-400 мест. Для глухого провинциального фабричного села это событие было весьма значительным, так как даже в уездном городе Корчеве и других крупных городах России кинотеатров еще не было.
Архитектура соответствует тенденциям, характерным для периода увядания русского модерна. Это ассиметрия форм и элементов здания, использование всевозможных башен и стрельчатых надстроек над слуховыми окнами, и вместе с тем применение оригинальных конструктивных элементов из железобетона, среди которых лестничная клетка между этажами в гной башне, перекрытие полуподвального фойе под зрительным залом и др.
Потураев здесь использовал техническую новинку - выложил стены из безобжигового кирпича бетонного кирпича, который изготавливался из остатков бетонной смеси, применявшейся на строительстве фабричных корпусов. Здания с элементами потураевского новшества в 20-30 годах строились в Москве, Минске, Харькове, Новосибирске и других крупных городах. В 30-е годы планировали начать облицовку Донховки безобжиговым кирпичом в районе фаянсового завода, но так и не начали. Зато здание получилось весьма прочным и вот уже почти 100 лет служит городу.
Кинотеатр, или как его тогда называли «Электротеатр Кинематограф», был открыт в 1912 году. Электротеатром он был назван в противовес драматическому народному театру, который действовал в селе Кузнецово с 1908 года. Кинотеатр был единственный на весь Корчевской уезд, а поэтому нередко корчевские жители приезжали или приходили пешком в Кузнецово, чтобы увидеть «чудо XX века». На первом этаже здания показывали пока еще немое кино в музыкальном сопровождении Александра Ивановича Цветкова, в антрактах играл духовой оркестр пожарной команды. Приглашались артисты из других городов. Предварительно они проходили строгий конкурсный отбор, и только лучшие удостаивались права выйти на сцену «Электротеатра». Билеты на представления достать было чрезвычайно трудно.
В период революции кинотеатр стал политическим штабом поселка, здесь размещался отряд Красной гвардии, проходили политические митинги и собрания, отчитывались перед рабочими члены фабричного комитета, управлявшего фабрикой.
Летом 1923 года кинотеатр был передан профсоюзному комитету фабрики, и в нем был открыт рабочий клуб. Открытие клуба совпало с гибелью на боевом посту советского дипломата В.В. Воровского, имя которого было присвоено рабочему клубу.
В том же 1923 году над северной одноэтажной пристройкой, где был прогулочный балкон и где располагался духовой оркестр, сопровождавший гулянья, была сделана деревянная надстройка, в которой разместилась библиотека с читальней. Перед входом в библиотеку стояло чучело медведя, с которым нужно было обязательно поздороваться. И взрослые, и дети сначала жали его мохнатую лапу, а потом уже шли за книжкой.
1918 году в Кузнецове насчитывалось 325 частных и 25 фабричных домов, два трактира, пивная, две булочных, четыре сапожных, две портняжных мастерских, две парикмахерских и фотография «дяди Миши» Михаила Шевякова.
В 1907-1912 гг. выросли новые здания фаянсовой фабрики, в 1910 г. в цехах появилось электрическое освещение вместо прежнего керосинового. В 1913 г. фабрика выпустила 17 миллионов изделий. Она изготовляла различную продукцию, применяясь к условиям рынка, от простых тарелок до сервиза и изделий для иконостаса.
Хозяин кузнецовской фабрики всячески поощрял культурно-просветительскую работу. В 1902 г. «Общество трезвости» по инициативе местных учителей открыло народный дом, помещавшийся в здании трактира, который находился на месте магазина «Светлана» на ул. Слободы. В нём были чайная «без горячительных напитков» и зал, где проводились публичные чтения, ставились спектакли, выступал церковный хор со своим репертуаром. В 1904 г. дом сгорел. Учителя Л.И. Муравьёв и П.К. Некрасов продолжали в народном училище просветительную работу. Они устраивали для рабочих литературные вечера с «туманными картинами»; сложился культурно-просветительский кружок.
В 1908 г. М.С. Кузнецов поддержал создание «кружка любителей драматического искусства», всячески ему покровительствовал, что положило начало на долгие годы Народному театру. Кружку были выделены помещение и средства на оборудование сцены, декорации, костюмы. Декорации были весьма недешевыми, к тому же заказывались только в Москве. Кружковцам можно было по своему усмотрению пользоваться мебелью из хозяйского дома для оформления сцены. Руководил «кружком драматического искусства» главный бухгалтер фабрики Николай Иванович Тулупов, всесторонне развитый человек. Помимо знания бухгалтерского и режиссерского дела, он прекрасно владел баяном, балалайкой. Первоначально в «КЛДИ» состояло 8 мужчин и 6 женщин, размещался он в западной части здания завода. В апреле 1908 года совместно с корчевским драмкружком был поставлен первый спектакль по пьесе А.Н. Островского «Без вины виноватые».
С 1913 года спектакли стали проходить в построенном «Синематографе», для чего специально ставилась сцена, а количество побилетных мест сокращалось до 140. Ставились пьесы русских классиков. Представления кружком давались 1-2 раза в месяц. Перед спектаклем, в антрактах и после окончания в фойе устраивались танцы под духовой оркестр, который для этого специально приглашали из Корчевы. Кружок выступал и в соседних деревнях. В работе кружка участвовало до 60 человек.
В 1923 г. в Кузнецове при поддержке профсоюза и администрации фабрики возродился рабочий клуб. Ему был отдан кинотеатр со зрительным залом на 300 мест. В нём объединились киноустановка, духовой оркестр, драматический кружок, шахматно-шашечная секция, струнный кружок, кружок изоискусства, оркестр народных инструментов. В бору открылись летняя эстрада, павильон для читальни, тихих игр и буфета.
В клубе выступали самодеятельные коллективы, играл духовой оркестр, демонстрировались художественные фильмы. Библиотека располагала книжным фондом в 10000 томов. В клубной работе участвовали сотни людей. В 1927 г. решено было построить новое здание с залом на 650 мест. Строительство началось в конце 1920-х гг. и заняло несколько лет. В 1930 г. открылся первый уездный узел громкого радиовещания, что позволило провести радио в дома рабочих.
Первая больница в нашем городе была открыта при фарфоро-фаянсовой фабрике в 1878 году. Это было одноэтажное деревянное строение с несколькими комнатами-палатами. В одной из них стояли четыре койки для мужчин, в другой - две для женщин, и в третьей - еще две для рожениц.
Больница имела печное отопление, при ней имелись прачечная и мойка. Само здание стояло неподалеку от нынешней бани в старой части города.
Со дня открытия главным врачом больницы был член уездного коллективного совета Иван Васильевич Лебедев. Он впервые в наших местах применил наркоз во время операции, за что был вознагражден уездным советом премией в размере 682 рублей 73 копейки. В то время в больнице работали также доктора Василий Александрович Чагин, Иван Иванович Пономарев и Николай Васильевич Неверов. Уже в самые первые годы в Кузнецовской больнице курс лечения от различных заболеваний прошли около 700 человек.
Почта в сельце Кузнецово была открыта в 1883 году. Называлась она Кузнецовской почтово-телеграфной конторой и располагалась на нынешней Старо-Почтовой улице напротив бывшего народного училища. Контора представляла собой длинное одноэтажное здание с кирпичным основанием высотой около двух метров. Первым начальником ее стал губернский секретарь Николай Алексеевич Преображенский. В 1888 году его сменил также губернский секретарь Алексей Тимофеевич Щуклин. Почтовые отправления принимались в двух местах — у фарфоро-фаянсовой фабрики и непосредственно у почтово-телеграфной конторы. Два-три раза в неделю всю корреспонденцию отправляли в город Корчеву, где производилась ее дальнейшая сортировка.
В начале 1900-х годов начальником почты становится Николай Яковлевич Яковлев. К этому времени значительно вырос объем услуг. Если в самом начале почтой пользовались 5-7 процентов местного населения, то уже в первые годы XX столетия — 20-25. Здание первой почтово-телеграфной конторы к настоящему времени не сохранилось.
Книжный магазин в нашем уезде был открыт в г. Корчеве. Владельцем магазина был священник И.И. Лебедев, настоятель Преображенской церкви г. Корчевы, а назывался он «Киоск-лавка Христианской помощи св. Николая».
В уезде в 1905 году в сельце Кимры (ныне город) существовал книжный киоск Гавриила Черняева, на ул. Ильинской. В селе Кузнецово, на ул. Свободы, где сейчас находится 2-этажное здание бывшего магазина «Светлана», до 1913 года была чайная-библиотека и «Фотография». Позже библиотека перестала существовать, а чайная поднялась на второй этаж этого здания. Вместо «Фотографии», которая перешла в дом, что рядом, в 1914 году образовался частный книжный магазин. Владельцем его стала выпускница кузнецовского народного училища, бывшая библиотекарь, Галина Баулина.
Магазин был не только книжным, но и галантерейным. В список книг, имевшихся в продаже в г. Корчеве и в уездных частных магазинах, входили произведения не только русских писателей, но и иностранная беллетристика. В магазине были учебники для школ, духовная литература, сельхозлитература. В книжных магазинах уезда, как в земских, так и в частных, можно было оформить подписку на собрания сочинений и на журналы. Подписная цена на год одного журнала в 4-6 печатных листов с пересылкой составляла 4 рубля, собрания сочинений - 12-20 рублей.
По материалам А.А. Баварова
Л.Г. Ефремова-Лубова: - Люди, не работавшие на заводе, имели свое дело. Наши соседи на Старой Слободке 1-ая Набережная в доме №12, что на 5 окон по фасаду, имели своих лошадей, занимались извозом на узкоколейке, там же в столярной мастерской делали мебель. В 10-м доме (был №4) на три окна портные жили, Хохловы. В домах напротив пекли бублики, булки, выпечку изготовляли. Тут же была и лавка, где все это реализовывалось. Запах стоял по всей Слободке! В доме №14 мой дед Алексей Андреевич Панков жил, всю жизнь он был очень известным кузнецом - его фамилия на чердачном окне этого дома вырезана. В следующем доме №16 проживал Константин Алексеевич Морев, единственный на время врач в поселке, который лечил «всех ото всего». И роды у женщин принимал, и животным помощь оказывал.
В угловом доме с коричневыми ставнями жила старейшая работница фабрики Марья Федоровна Макарова. А потом начинались «грунты». Мощный железобетонный фундамент, как видно, с обширным подвалом, тот, что напротив дома Марьи Федоровны, долго оставался невостребованным. А старообрядческая церковь возвышалась почти напротив этого грунта, в тополях.
Дом №42 по 1-й Набережной, который до сих пор стоит рядом со зданием ДОСААФ, построил мой прадед, Гаврила Григорьевич Лубов. У него имелась своя строительная артель, и занимался он строительством домов, мостов, объектов на фабрике, хотя в штате не состоял. Его «фирменное» изделие - рамы с дугообразным верхом, он один в Кузнецове такие делал. За этим домом стояли сараи и подсобные помещения, здесь находились мастерские строительной артели. Жена его, Наталья Антоновна, кормила и обстирывала всю артель. А когда за всем не могла управиться, то нанимала женщин себе в помощь.
Было у Гаврилы Григорьевича с Натальей Антоновной семеро по лавкам: двое сыновей и пятеро дочерей, которые потом преподавали в школах Конакова и района. В 1917 году дом №42 был самый большой в поселке, поэтому имущество артели сразу же национализировали, дом отобрали и разместили в нем Райсовет. А большую семью прадеда переселили в тесный барак. Через некоторое время, году в 24-м, в их артели вдруг увидели прообраз строительной коммуны. Дом вернули, но в нем уж ничего не осталось, растащили все. Зеркала с рамами «черного лака» долгое время потом украшали Дворец культуры им. Воровского.
Тяжёлые условия труда рабочих фабрики, их бедственное положение и произвол руководства не раз приводил к конфликтам. Такую вот картину нарисовал очевидец: «Помню, как в одном из тёмных закутков у точильного цеха в грязных халатах за длинным столом сидят живые приведения. Это дети - рабочие, формирующие ручки для чашек и чайников. Им по 10-12 лет. Тоненькими ручками крутят они из глины колбаски, закладывают их в гипсовые формы и что есть силы давят на гипсовую форму чахлой грудью. Тоску и муку выражают эти исхудалые лица, покрытые слоем белой пыли. Такие долго не жили. А рядом точильный цех, где, пока молоды, работают родители этих детей и старшие братья. Пыль проникает в лёгкие, и в результате - профессиональная болезнь, которую тогда называли «чахоткой» человек чах, а рабочие точильного цеха сами считали себя смертниками».
В 1886 г. на фабрике произошла первая стачка. 3 ноября рабочие собрались у заводской конторы и предъявили свои требования: отмены штрафов, сокращения рабочего дня, отмены принудительного пользования харчевой лавкой и увольнения ненавистного смотрителя Стрючкова. В тот же день начался погром. Была разгромлена харчевая лавка, выбиты стёкла в домах служащих.
Администрация приняла большинство требований рабочих. В то же время вызвали войска. 5 ноября из Твери прибыл батальон солдат, приехал губернатор. Убедившись, что на фабрике нарушается законодательство, он сделал внушение хозяину. Некоторые уступки рабочие всё же получили, и забастовка прекратилась. Но шесть рабочих, среди которых Ф. Рябов, В. и А. Чарцевых, А. Платонов, В. Краснов были арестованы как организаторы стачки, а многие другие взяты под надзор полиции. Александру III доложили о случившемся - настолько важным оказалось происшедшее.
В 1903-1917 гг. управляющим на фабрике был Севастьянов, организовавший систему беспощадного террора. По малейшему подозрению рабочие увольнялись.
В начале 1900-х гг. на фабрике стала распространяться нелегальная литература. Образовался марксистский кружок во главе с И.И. Галкиным. Активными членами его были В. Першин, И. Мозанов,Я. Мигунов, М. Зимин, М. Овчинкин, И. Широков, А. Дубровин. Совещания происходили на квартире Широкова. Распространялись листовки, размножавшиеся на гектографе.
16 февраля 1905 г. на фабрике началась стачка. Если в 1886 г. рабочие били стёкла, разграбили лавку и склады, то теперь они повели себя спокойно и организованно. 21 февраля прибыл фабричный инспектор, который нашёл, что большинство требований носит серьёзный и обоснованный характер и подлежит удовлетворению. Администрация приняла часть требований, но это рабочих не успокоило. Вскоре прибыл губернатор с отрядом конных жандармов. Он приказал приступить к работе под угрозой увольнения. Однако забастовка продолжалась.
3 марта губернатор объявил об увольнении всех участников стачки. У рабочих не было материальных средств, чтобы продолжать борьбу, им грозило выселение. 11 марта фабрика возобновила работу. Однако рабочие добились повышения расценок, сокращения рабочего дня на 1,5 часа, увеличения заработной платы, введения в селе свободной торговли, увеличения срока найма. Никто не был привлечён к ответственности за участие в стачке, хотя по закону стачки преследовались. Впрочем, скоро администрация начала брать свои уступки обратно, и рабочие были вынуждены в том же году бастовать ещё раз.
Впервые на кузнецовской фабрике отметили Первое Мая. Маёвка, организованная социал-демократическим кружком, была нелегальной и происходила в лесу. Выступал приехавший из Москвы агитатор. Рабочие добились согласия администрации на создание профсоюза. Авторы его устава И. Ширков и М. Абрамов вскоре были уволены, но профсоюз всё же организовался и действовал полтора года. В августе 1908 г. он распустился под давлением администрации.
Исключая 1905-1906 гг., поселок жил тихой, размеренной жизнью. Преступность была относительно низкой. Так, в 1900 г. во всем Корчевском уезде произошло всего 7 убийств и три самоубийства. Но начавшаяся в 1914 г. первая мировая война изменила жизнь в Кузнецове. Многих мужчин взяли на фронт, в июне-июле 1915 г. произошла новая крупная стачка, длившаяся 27 дней. Она была вызвана тем, что хозяин не выполнял требований, принятых в 1905 г., и положение рабочих ухудшалось. Они добивались повышения заработной платы на 25%, увольнения всё того же Севастьянова. Забастовка носила отчасти и политический характер: её участники требовали свободы собраний. Руководил ими актив во главе со служащим фабрики К.М. Сергеевым, бывшим московским студентом. Забастовка потерпела поражение, однако некоторые требования рабочих были удовлетворены.
Наступил 1917 г. Весть о свержении царя, как и повсюду в России, вызвала всеобщую эйфорию. Поэт Спиридон Дрожжин писал: «В феврале 1917 г. по дороге в Городню, проезжая населённые пункты Слободу и Мелково, я встречал крестьян с улыбками на лицах, видел на избах красные флаги, а когда прибыл в село, то увидел, что в волостном управлении были сорваны и брошены на пол царские портреты».
5 марта на фабрике Кузнецова образовался временный революционный комитет. Председателем его стал служащий Д.М. Серов, членами - смотритель А. Пчёлкин и рабочий живописного цеха А. Овчинкин.
8 марта состоялось общее собрание жителей села Кузнецово, которое избрало фабричный комитет из 15 человек, взявший деятельность фабрики под свой контроль. Севастьянов, ненавидимый рабочими, скрылся, и управляющим фабрики стал химик Чернышёв. Рабочим была повышена зарплата. Вскоре они добились введения 8-ми часового рабочего дня. Чернышёв, считая эту меру недопустимой в условиях военного времени, отказался от должности, и управляющим стал Н.И. Тулупов. В марте социал-демократический кружок на фабрике Кузнецова открыто выступил на политической арене, организуя митинги, собрания, беседы на актуальные темы. 17 апреля на фабрике образовалась социал-демократическая организация, руководителями которой были К.М. Сергеев, Г.Ф. Барышников, М. Илютин, М. Овчинкин. К концу апреля в организации насчитывалось 110 членов. Она создавалась как объединённая, т.е. включавшая большевиков и меньшевиков, но после Апрельской конференции РСДРПб встала на большевистскую платформу. В результате часть членов из организации вышла и в ней осталось человек 70. На фабрике были созданы профсоюз и страховая касса, сформировался отряд красной гвардии из 70 человек, образовался комитет женщин-солдаток. 1 мая впервые открыто прошли демонстрация и митинг. Рабочие стащили с трибуны кадетского оратора, который ратовал за продолжение войны с Германией.
1918 год. Трудное положение было на фарфоро-фаянсовой фабрике: не хватало сырья и топлива. Влияние большевиков ослабло, особенно после того, как Сергеев переехал в Корчеву. Образовалась вооружённая группа из возвратившихся с фронта анархически настроенных солдат. Тогда Шугаев с отрядом красногвардейцев прибыл из Корчевы и арестовал фабком во главе с Пчёлкиным. Состоялся митинг, который принял большевистскую резолюцию и избрал новый фабком.
В напряжённых отношениях власть находилась с интеллигенцией. Весной 1918 г. кузнецовские учителя устроили демонстрацию под руководством А. Симонова и Белецкого, в результате чего новая власть распустила учительский съезд. Преследовалась всякая общественная деятельность, не подконтрольная большевикам. Когда служащие устроили собрание в старообрядческой церкви, их арестовали и взыскали с участников собрания штраф от 5 до 25 тысяч рублей. Эти деньги, впрочем, были переданы детской столовой.
Купеческие лавки были национализированы, товары стали продаваться по твёрдым ценам. Подвоз хлеба в том году был невозможен из-за мелководья, поэтому принудительно сделали учёт всего имеющегося хлеба у населения. Как и по всей России, большевики объявили красный террор; активная часть буржуазии арестована, остальная привлечена к общественно-полезным работам.
Фарфоро-фаянсовая фабрика 20 июня 1918 г. была национализирована. В октябре следующего года произошла реорганизация управления фабрики: создано заводоуправление в составе С. Чернышёва, Н. Тулупова и М. Милютина. Однако в августе 1920 г. было восстановлено единоличное руководство, а директором назначен Тулупов, руководивший фабрикой до 1924 г.
В 1919 г. в уезде произошёл мятеж, вызванный недовольством крестьян мобилизацией и трудовой повинностью. Мятежников поддержали банды «зелёных», то есть скрывавшихся в лесах дезертиров. От рук мятежников погиб военный комиссар Д. Ворохов, чья могила и сегодня находится в сквере напротив военкомата.
Фабрика несколько лет влачила жалкое существование, однако не прекратила своей работы. В 1922 г. она выпустила всего 3,1 миллиона изделий. Перемены начались с середины 1920-х гг. Директором фабрики в 1925-1929 гг. был В.И. Синицын, бывший рабочий Дулевского фарфорового завода, участник Гражданской войны. При нём увеличились объём производства и число рабочих, которое в 1921 г. сократилось до 1061 человека. С 1923 г. фабрика носила имя председателя ЦИК М.И. Калинина.
В конце 20-х гг. фабрика приводиласьв движение тремя паровыми машинами и двумя двигателями внутреннего сгорания. Немецкой фирмой «Ланц» была построена электростанция с паровым локомобильным двигателем мощностью в 650 лошадиных сил, и генератором мощностью 510 киловатт, изготовленного на ленинградском заводе «Электросила».
В 1926-1927 гг. фабрика выработала фаянсовых изделий около 8 и фарфоровых - более 15 миллионов штук изделий. В 1928 г. она превзошла довоенный уровень. С этого года она производила только фаянс и майолику. Изготовлялся преимущественно хозяйственный фаянс: тарелки, блюдца, миски и майоликовые изделия, кувшины, пепельницы, солонки. В росписи появляются новые мотивы. Продукция вывозилась за границу.
В 1929 г. после постройки силовой станции в домах жителей посёлка появляется электричество. В 1929 году был объявлен конкурс на лучшее название поселка. Хотя прежнее название с фамилией заводчика-фабриканта М.С. Кузнецова ничего общего не имело, все же решили поселок переименовать, чтобы не было даже воспоминаний «о капиталистическом рабстве» и «кузнецовской кабале». Поселковый Совет объявил конкурс на лучшее название поселка с 1929 по 1935 годы он входил в состав Московской области. Предложения были разные: «Фаянс», «Пролетарий», и даже «Стенька Разин».
Победила в конкурсе работница фаянсовой фабрики Мария Викуловна Илютина, предложив назвать поселок именем Порфирия Конакова. «Из протокола № 25 заседания Президиума Кузнецовского Совета от 28 декабря 1930 года: «Слушали: заявление Марии Викуловны Илютиной о выдаче ей премии за предложение о переименовании с. Кузнецово в рабочий поселок Конаков. Постановили: премировать натурой из дефицита». Такой натурой оказался самовар. Сейчас он находится в Конаковском краеведческом музее и занимает достойное место в экспозиции о 30-х годах.
Председателем Президиума Кузнецовского Совета в то время являлась Конакова Клавдия Петровна, родная сестра Порфирия Конакова и близкая подруга Марии Илютиной. 26 февраля 1930 года ЦИК СССР постановил: «Рабочий поселок Кузнецово и Кузнецовский район Кимрского округа Московской области переименовать: первый - в рабочий поселок Конаково, второй - в Конаковский район». В 1937 году поселок Постановлением ЦИК СССР от 2 марта 1937 года был переименован в город, так как г. Корчева, центр Корчевского уезда, попадал в зону затопления Иваньковского водохранилища.
Порфирий Конаков родился в 1878 году в семье рабочего Дулевского фаянсового завода, в Богородском уезде Московской губернии. Старообрядческая семья Петра Ивановича Конакова переехала в сельцо Кузнецово по приглашению М.С. Кузнецова, как переезжали многие другие семьи в то время. В1890 году в двенадцатилетнем возрасте Порфирий поступает работать на фарфоро-фаянсовую фабрику к своему отцу в качестве ученика мастера-живописца. В семнадцатилетнем возрасте его увольняют за систематические нарушения «Правил внутреннего распорядка», и в 1895 он вынужден переехать в Ригу на родственное фарфоро-фаянсовое предприятие, принадлежащее тому же «Товариществу М.С. Кузнецова». Но и там с работой у него не ладилось, в трактире «Ливония» его ловит полиция за читкой нелегальных газет, подвергает обыску и заносит в список «неблагонадежных». В конце концов, в 1905 году его арестовывают и этапом высылают к месту жительства родителей в Тверскую губернию, в Кузнецово.
Путь на фабрику был ему заказан, а моральные устои трудолюбивой старообрядческой семьи не позволяли сидеть у нее на шее 27-летнему здоровому мужчине, и вот Порфирий Конаков под кличкой «Егорка» ездит по стране, участвует в нелегальных сходках, перевозит литературу. Был ли он «революционером»? Можно и так сказать, но очевиден факт, что ни в одной из «революционных» партий он не состоял.
19 июля (1 августа) 1906 года Порфирий оказывается в Кронштадте и участвует в восстании в крепости Свеаборг, в захвате форта «Константин», над которым мятежники подняли красный флаг. Восстание было подавлено, а Конаков арестован в числе остальных 3000 его участников. В обвинительном акте записано, что «...задержанный же в ночь 20 июля непосредственно после мятежа объяснил, что он крестьянин Московской губернии, Богородского уезда, деревни Анциферово Порфирий Петрович Конаков». Другие же его товарищи удостоверили, что он «был в форту с красным флагом с мятежниками».
Военный трибунал 5 (18 августа) приговорил: «за явное восстание, сопровождающееся убийством офицеров и производством выстрелов по войскам, лишить всех прав состояния и подвергнуть смертной казни через расстреляние крестьянина Порфирия Конакова...».
В 6 часов вечера 619 августа Конакову объявили, что приговор вошел в законную силу.
В ночь с 6 на 7 августа приговор приведен в исполнение. Труп был брошен в море около Толбухинского маяка.
Портрета Порфирия Конакова история не сохранила.
Декретом Совета Народных Комиссаров РСФСР 28 июня 1918 года в числе других крупных промышленных предприятий была национализирована Кузнецовская фабрика в Тверской губернии. К тому времени она находилась в тяжелом состоянии. Съезд рабочих и служащих совместно с администрацией фабрик Товарищества М.С. Кузнецова, состоявшийся в июне 1918 года, отметил катастрофическое финансовое положение предприятия. На всех фабриках Товарищества ощущался острый недостаток в сырье, красителях, топливе; из-за невозможности пользоваться железнодорожным и водным транспортом склады фабрик затоваривались невывезенной готовой продукцией; рабочим не выплачивалась зарплата; остро стоял вопрос об изыскании средств для закупки продовольствия.
Количество рабочих на фабрике неуклонно уменьшалось. Так, например, в январе 1920 года на фабрике было 1418 человек, в декабре того же года — 1179 человек, а в декабре 1921 года только 1061 человек. Производительность предприятия падала. Если в 1913 году фабрика давала каждый день 58886 штук посуды то есть 32,25 штук на человека, то в 1922 году ежедневная выработка составила лишь 17340 штук 13,46 штук на человека. Вместе с тем склады Тверской фабрики затоваривались нереализованной продукцией. На 1 октября 1922 года на складах скопилось 699413 штук изделий. В 1922 году цеха фабрики стояли с 19 мая по 1 ноября из-за капитального ремонта.
Для улучшения работы фабрики проводится целый ряд мероприятий. Большую роль в укреплении производства сыграло сооружение тепловой электростанции мощностью в 650 лошадиных сил. Это дало возможность электрифицировать некоторые технологические процессы, наладить вентиляцию в цехах, в рабочем поселке загорелся свет. В 1924 году фабрике было присвоено имя М.И. Калинина. Она стала называться «Тверская фарфорово-фаянсовая фабрика имени М.И. Калинина в Кузнецове». К 1928 году производительность уже значительно возросла. За год выпущено 17 млн. 734 тыс. штук изделий, что превысило выпуск 1913 года. В 1929 году было решено прекратить изготовление фарфора и полуфаянса, специализировав ее исключительно на фаянсовых и майоликовых изделиях.
Становление шло нелегко. Были не только производственные затруднения, было много споров об идейной стороне дела, об идеологическом и эстетическом аспектах, о том, какой должна быть советская посуда, ее формы, декор. Отмечалось, что современный облик фарфоровой и фаянсовой посуды совершенно неудовлетворителен: по-прежнему изделия декорируются методами кузнецовских заводов, по-прежнему посуда украшается «саксонским убором», галантными сценами, пасторальными картинками, женскими головками и прочими рисунками мещанского вкуса. Формы посуды далеки от утилитарности, неудобны, сложны в производстве и при транспортировке.
Раздавались голоса о том, что необходимость в дешевой посуде вычеркивает художника из производственного процесса, однако большинство все же склонялось к тому, что надо «помочь художнику найти свое законное и нужное место в системе индустриального производства», что «художник должен глубже войти в изучение всего производственного процесса, принимая активное участие в построении новой формы посуды, с расчетом на которую он дает свое декоративное решение».
Среди мастеров живописного цеха нашлись инициативные люди, которые стали самостоятельно работать над новыми рисунками для массовой продукции. Это были М. Овчинкин, М. Примочкин, И. Старов. Но им не хватало профессионального мастерства художника, и фабрика продолжала изготовлять в подавляющей массе старые масленки «капустой» и «орехом», салатницы, корзинки и прочую кузнецовскую продукцию, совершенно не отражавшую новую эпоху и новый советский быт.
Именно в это время на Тверской фабрике появляется человек, которому суждено было сыграть большую роль в становлении нового стиля в фаянсе и в жизни фабрики. Это был Исидор Григорьевич Фрих-Хар. В 1926 году он преодолевает опасения, что «в промышленность не пускают художников», и едет на фабрику имени М.И. Калинина, чтобы стать там учеником с окладом в 60 рублей в месяц. Не получив серьезного художественного образования, он пробует свои силы в совершенно новом для него материале — фаянсе. В эти же годы на фабрике бывает художник И. Ефимов, человек глубоко образованный, увлекающийся, разносторонний, с академическим художественным образованием, который и ранее приезжал сюда выполнять в материале свои произведения. Его творчество оказало большое влияние на молодого Фрих-Хара.
В 1920-х годах фаянсовые произведения И. Ефимова и И. Фрих-Хара указывали путь развития советской керамической скульптуры — живой, полнокровной и радостной. Однако эти работы, будучи образцами, зовущими к созиданию новых произведений, в практической повседневной деятельности фаянсового завода оставались единичными, пока что недостижимыми образцами, так как ассортимент Тверского завода в целом тогда не был еще изменен и оставался по своему характеру кузнецовским.
В 1931 году город Тверь переименовали в город Калинин и область стала называться Калининской. Таким образом, с 1931 года фаянсовая фабрика стала называться: «Конаковская фаянсовая фабрика имени М.И. Калинина в Калининской области», а с 1937 — «Конаковский фаянсовый завод имени М. И. Калинина» в городе Конаково.
В 1930 году предпринимается попытка обновить ассортимент. Для этого на работу в качестве штатного художника приглашается только что окончившая Вхутеин молодая керамистка С. Прессман. Оказавшись на производстве, она старалась внести свежую струю в характер изготовлявшихся изделий, однако ей одной было не под силу бороться со старыми кузнецовскими традициями, с лавиной кузнецовского ассортимента. Такая огромная работа могла быть по плечу только большому коллективу художников. Поэтому очень важным в жизни фаянсовой фабрики имени М.И. Калинина явился 1934 год, когда там была организована первая художественная лаборатория во главе с Фрих-Харом. Ее разместили в деревне Сучки на берегу Волги. Для работы в лаборатории были приглашены В.А. Фаворский, И.С. Ефимов, С.Д. Лебедева, И.М. Чайков, Г.И. Кепинов, И.Л. Слоним, А.Е Зеленский, М.П. Холодная, В.А. Бесперстова.
Собравшиеся в Кузнецове художники были яркими творческими индивидуальностями, их энтузиазм подкреплялся профессионализмом рабочих завода — великолепных модельщиков, опытных формовщиков, горновщиков, живописцев. В результате на художественных выставках того времени «Художники РСФСР за 15 лет», «15 лет РККА», «Бригада восьми», «Индустрия социализма» и другие произведения мастеров фаянса получали только высокие оценки. На Парижской выставке 1937 года «Искусство и техника в современной жизни» Конаковский фаянсовый завод имени Калинина был удостоен высшей награды — «Гран При», а художники И. Ефимов за майоликовые скульптуры «Рыбак с рыбой», «Бык», «Краб», И. Фрих-Хар за скульптуру «Пушкин на диване» фаянс, П. Кожин за серию анималистических скульптур «Соболек», «Куница» и «Волк» получили золотые медали.
Вторая половина 1930-х годов была временем формирования постоянных кадров художников. Члены первой художественной лаборатории постепенно разъехались из Конакова, и на завод пришли молодые художники. Но даже непродолжительная деятельность первой лаборатории принесла свои плоды: натурализм, романтизм, и даже некоторая манерность кузнецовского фаянса были вытеснены простотой и реализмом. Художники продолжали раскрывать возможности фаянса, материала толстостенного, грубоватого, но такого теплого, податливого и живого.
Новым художникам, приехавшим в Конаково во второй половине 1930-х годов, не пришлось доказывать необходимость своего пребывания на заводе. Этими художниками были В. Филянская, Н. Литвиненко, А. Хихеева, И. Васильев, Т. Подрябинников, П. Кожин, и они со временем составили основное ядро творческого коллектива.
К началу 1940-х годов Конаковский фаянс вышел на международную арену, с успехом экспонировался на выставках, стал охотно раскупаться в наших городах и селах. Завод выпускал более 40 миллиона штук изделий, но все еще кузнецовская продукция не была окончательно изъята из ассортимента, и порою новые произведения даже терялись в общем потоке массовой продукции.
Грянувшая в 1941 году война приостановила творческую жизнь завода, прервала развитие художественного фаянса. Многие рабочие и художники ушли на фронт, часть рабочих и ценного оборудования была эвакуирована в Уфу. В тяжелую зиму 1941— 1942 года, когда линия фронта проходила в 20 километрах от Конакова, завод был подготовлен к уничтожению, от которого его спас разгром фашистов под Москвой. Уже в 1942 году завод возобновил свою деятельность. Он быстро перестраивается под нужды военного времени и начинает выпускать санитарный фаянс, кружки, посуду для госпиталей, мундштуки. Глину черпали со дна реки Донховки, куда раньше сливали воду, насыщенную остатками глины. С весны и до конца 1942 года было изготовлено 5,9 миллиона штук изделий, в 1943 — 8,5 миллиона, а в 1944 году—11,1 миллиона изделий. У многих конаковцев сохранились мисочки, сделанные из желтоватой массы, не имеющие никаких украшений, но они дороги им как память о годах войны.
В этой главе публикуются воспоминания трех замечательных женщин, участниц событий, которые происходили в селе Кузнецово - поселке и городе Конаково - в конце 20-х, в 30-х и начале 40-х годов прошлого, ХХ века. Свидетели тех времен, они подарили нам возможность как бы пройтись по улочкам нашего провинциального городка и его окрестностям, заглянуть в дома конаковцев, поучаствовать в их повседневных делах и в полной мере почувствовать атмосферу той далекой жизни.
Говоря словами Бориса Осипова, конаковского поэта и журналиста, «...Казалось бы, ничего нет проще, чем заниматься воспоминаниями: пересказывай все, что было с тобой - и успех обеспечен. Но вскоре вы с огорчением заметите, что ваши мемуары малоинтересны; сами того не ведая, вы заслонили собой те времена, о которых хотели рассказать». На мой взгляд, нашим рассказчицам всего этого удалось успешно избежать: повествуя о себе ли, о родном и близком, они в каждом своем слове соотносили себя с землей, на которой жили, со временем, в котором вершилась их судьба. В каждом их слове звучит сопричастность и сопереживание происходившему тогда и, благодаря речи, ведущейся от "первого лица", им безусловно веришь, веришь намного полнее и больше, чем сухим документальным фактам из справочника.
Рассказы Антонины Гордеевны Коротенковой и Анны Михайловны Захаровой записаны на диктофон и переведены в текстовый формат с сохранением лексических особенностей интервьюируемых. Воспоминания Тамары Ивановны Крыловой были уже однажды опубликованы в ее книге «Листки судьбы, листки календаря». Они настолько полны и совершенны, что здесь они просто перепечатываются с разрешения автора.
Расставив отдельные «листки судьбы» по времени, по событиям или по географическим признакам, смикшировав их с графическим материалом, смею надеяться, что глава эта по жанру стала как бы неспешной душевной беседой трех женщин за чашкой чая. С перекличкой знакомых тем, имен, с раздумчивым листанием старых альбомов. Трио дорогих наших женщин, замечательных рассказчиц, предлагает вам присоединиться к «чаепитию» и вместе погрузиться в атмосферу тех интересных времен.
Анна Михайловна Захарова: - На высоком берегу реки Волги, между устьем Донховки и конечной автобусной остановкой «Улица Гагарина», доживают свой век огромные старые лиственницы. Мама мне рассказывала, а ей - ее бабушка, что им уж 300 лет отроду в то время было. Стоял в этом красивом месте большой господский дом, который позже называли как «дача архитектора Колли», и жила там очень религиозная, очень божественная женщина, за что-то разжалованная и высланная из монастыря. Знатной огородницей она была, эта женщина: видимо, научилась огородничать в монастыре. Наши кузнецовские люди никогда здесь помидоров не возделывали и не ели, а она в то время их в телицах выращивала и крестьян ими угощала. А те сильно удивлялись «заморскому овощу» и боялись, отказывались их есть. Потом, в 50-х годах прошлого века, на месте старого и окончательно обветшавшего господского, здесь построили дом два полковника.
И еще есть на этом месте небольшая посадка елочек. Эти ели сажали в 1914 году. А приглашались на посадку только молодые супружеские пары, а других - нет, не брали. Какое-то поверье тогда было: деревья сажать должны недавно венчанные и растущие пары. И обязательно одеваться нужно было нарядно, в самую праздничную одежду, а в рванье крестьянском - даже близко не подпустят! Как на праздник на посадку ходили: молодые работают и песни поют, старики со стороны смотрят и радуются. Мои мама с отцом поженились в 1912 году, их и пригласили на посадку елочек этих. Платили аж по 50 копеек за день работы. Елочки-то дорогие, привозные, особенные...
Тамара Ивановна Крылова: - После Белавинской переехали мы в Жилкооп. Красивая зеленая улица в один порядок, с палисадниками и садами. Перед домами просторная луговина. Крайние дома вышли на высокий берег Волги с густыми посадками молодых сосен: для меня - целый лес!
Внизу, под кручей, пристань, куда приходили баржи с грузами. От воды вверх по круче проложены бревна-лежни. По этим лежням грузы поднимали на берег. Бревна, бочки, ящики... Весь берег усеян щепой, корой, разным хламом. Остро пахнет смолой, дегтем. Грузчики в пропахших потом серых рубахах разгружают баржи. Работа тяжелая. Наш хозяин - бригадир грузчиков-каталей. Могучий, коренастый, весь заросший волосами, густая кудрявая шевелюра как у цыгана - на груди, на руках, даже из ушей у него росли волосы. Густые мохнатые брови нависали над глазами. Меня дядя Василий не замечал, когда я мышкой пробегала в свою комнату. Но когда был пьяный, то учил уму-разуму своего пасынка Левку. Левка старше меня года на четыре, был озорным, проказливым мальчишкой. В его обязанности входило пасти коз, а он частенько отлынивал, убегал с ребятами на Волгу. За это ему и попадало - пьяный отчим учил его ремнем, зажав между колен. Левка отчаянно орал, а тетя Лена, его мать, бегала вокруг, боясь приблизиться, и причитала: «Хватит, остановись! Отпусти, а то убьешь!». А я, забравшись под кровать в своей каморке, дрожала от страха и жалости к Левке. А Левка на следующий день, показывая исполосованную ремнем спину, хвастался, что ему совсем и не больно, а орал он нарочно.
Анна Михайловна Захарова: - Шагарово? Это очень давно было. «Жилкооп» мы называли эту местность, а еще «Шанхай». Люди собирали деньги, и им строили двухэтажные дома. Самые лучшие советские квартиры в то время: большие окна, ванная, туалет в доме... Улица Калинина, по которой грузы на пристань по бревнам катали, шла прямо с моста и выходила на Волгу. Была улица Дзержинского, маленькая улочка писателя Неверова, которая упиралась в край речки. А по берегу, у впадения Донховки в Волгу, коллективные сады цвели.
Там, где сейчас 5-я школа-гимназия находится, стояло много-много жилых домов. Последний из них долго еще существовал на месте здания Сбербанка на проспекте Ленина. Место там было низкое. А бывшая ул. Калинина в гору к Волге шла. Начало ул. Свободы резко вниз к реке спускалось.
Правый наш берег Волги - крутой- крутой. К парому едешь, едешь, - вдруг огромный заливной луг внизу. В сухие годы летом платьице поднимешь - и вброд через Волгу, когда нам надо было в Орешково за орехами. Ну, может, и намочишь чуть платье-то... Пароходы летом не ходили, один только колесный «Гаршин» изредка появлялся, - вроде был такой писатель-революционер.
В Кузьминском, что за Орешковым, какое-то именьице барыни сорняками заросло. Она при жизни своей, наверное, разводила орехи, и из-за этого они в лесу разродились, - видно, птицы растащили.
Тамара Ивановна Крылова: - От паромной переправы до начала города на волжских просторах протянулись два острова. На самом большом до недавнего времени росли десятка три высоких сосен. Теперь их нет. Глядя на эти острова, я вспоминаю совсем другой пейзаж: напротив бора, на противоположном берегу Волги, за длинной узкой полосой заливного луга, выше его стояла деревенька Сухарино - с десяток домов, глядящих на Волгу. Левее деревни красиво возвышалась Сухаринская церковь. Скудная песчаная земля не родила ни жито, ни овощи. Вокруг деревни не видно было огородов. Но зато вся деревня утопала в зарослях сирени. И вокруг церкви не было видно могил старого кладбища - все они сплошь заросли великолепными кустами! Это было поистине царство сирени! Кто и когда принес на эту скудную землю первые ее кустики - неизвестно. Но, видно, настолько благоприятным оказалось для нее это место, что она разрослась по всей деревне, да такая породистая, роскошная!
В мае, во время ее цветения, Сухарино и старая церковь преображались, становились сказочно красивыми. Лиловые и белые роскошные кисти скрывали убогие домики и выщербленные кирпичные стены церкви. Эта красота была заброшенной, бесхозной, и мы, ребятишки, взяв ялик на лодочной станции, ездили туда за сиренью, ломая ее охапками. А дома в крынках и кувшинах благоухали роскошные букеты. Как интересно было выискивать «звездочки» из пяти, семи и более лепестков, хвастаясь друг перед другом, кто больше нашел «счастья».
А летом ездили туда же за яблоками. Старый яблоневый сад, заросший крапивой выше человеческого роста, каждый год обильно плодоносил. Мы отважно продирались в джунглях лопухов и крапивы, до оскомины объедались незрелыми яблоками. Сухарино было наше ребячье заповедное царство!
В 1936 году деревню переселили в Конаково. Церковь взорвали... Сирень и яблони срубили... Не стало нашего ребячьего царства! При заполнении водой Иваньковского водохранилища руины разрушенной церкви оказались на острове - церковь и деревня стояли на высоком месте. Кое-где сквозь груды обломков кирпича и штукатурки позднее стали пробиваться ростки сирени, но ива, ольха и другие дикие кустарники их заглушили....
Через несколько лет, уже будучи старшеклассницами, мы, три подружки: Тоня Ворошилова, Нина Олехова и я поехали за Волгу купаться. Выбрали место на острове поближе к паромной переправе. Небольшой пляж с чистым песочком. Купались, загорали... Нина, лежа на песке, дурачась, сгребает его в кучу, помогая себе палкой. Палка за что-то зацепилась, и на песок вылетел... человеческий череп! Визгу было! Поспешно собрались и уехали и больше никогда не ездили на этот остров, где находилось затопленное Сухаринское кладбище.
Анна Михайловна Захарова: - И вот этот мост через Донховку, который соединял дороги от улицы Свободы до улицы Калинина в Жилкоопе к Волге. Он стоял на каменных «быках», а подъезды к ним всегда подсыпали из вагонеток черепками, отходами с фаянсового завода. Как только выгружают одну-вторую вагонетку, черепки зашумели, - мы сейчас сразу туда, искать в черепках целую посуду. Кружку найдем, тарелку - радуемся. Если я нашла в этой куче тарелку - Боже сохрани кому-нибудь отдать! Я страшно не любила есть из большой общей миски. На нас, на троих, - на меня и двух братьев, - наливали одну большую миску. Младшей сестре отдельно, и младшему братику отдельно. Сестра старшая отдельно ест. А мы хлебали из одной. Помню, я нашла тарелку с одним краем отбитым. Мать говорит: «Ну куда такой черепок, как посуду будешь мыть? Все руки поцарапаешь!» Так я миску свою вымою и сама ее уберу. Вот как хотелось из отдельной посуды. Не могли себе позволить купить, считали большой роскошью из отдельных тарелок есть.
Как мы ездили в Корчеву? Вот проезжаем мы по улице Калинина до самой Волги, а потом по набережной до Скрылева, через деревню Мошковицы - и вот она, Корчева. 12 километров. Я в гости к крестной даже одна пешком ходила: только бы меня отпустили от цыплят, от овец, да поросят.
Антонина Гордеевна Коротенкова: - До самого снега босыми бегали. Не боялись ни насморка, ни простуды какой. В Корчеву соберешься на комсомольское собрание, - туфли в сумку, - и через Скрылево, через Никульники, - бегом! Кругом лес высокий стоит, никулинский. Говорили, что там и волки ходят, и всякие случаи нехорошие иногда происходят. Дорога чистая такая, хоть и не мощеная, ногам приятно и легко бежится. За два часа и доберешься. А уж как в город входишь - то туфли и обуваешь. Как же, - мы тоже, чай, не деревня! Да и в церковь люди, - особенно кто постарше, - в руках свою обувь приносили. Берегли, берегли... В поле, дома во дворе, на гулянье - все босиком.
Анна Михайловна Захарова: - Улица Свободы спускалась круто к мосту. Донховка была ниже, мелководная, и на лодках даже никто из нас не плавал. По берегу Донховки, по Первой Набережной, шла узкоколейка, по которой гоняли вагонетки с сырьем для завода. А сырье выгружали там, где Донховка впадает в Волгу, примерно на этом мысу, где начинается ул. Первомайская, там еще долго куча какой-то белой соли долго высилась. Баржа заходила в Донховку. Зимой доставляли санным путем, конной тягой, потому что дорогу заносило, а летом уж узкоколейкой. Мы, ребятишки, все катались на этих вагонетках. У школы раньше было два моста, и вагонетки входили прямо в завод.Один мост для конного движения, по другому люди ходили, и был он деревянным. Году, наверное, в 27-м, сделали новый прочный мост, перед ним заколотили огромные бревна, сваи. До сих пор они торчат, когда вода весной спадает.
Антонина Гордеевна Коротенкова: - Многие, - кто не работал на заводе, - занимались, как сейчас говорят, «коммерцией». Те, кто держал лошадей, возили глину и посуду по бревнам с выдолбленными в них желобками от завода и до Волги. Такая «дорога», построенная еще при Кузнецове, шла прямо посреди улицы. У меня папа начальником транспортного цеха работал, и он году в 31-м или 32-м менял ее на железную узкоколейку, по которой ходили уже моторные вагонетки вместо конной тяги. Напротив булочной Лукичева жили портные Хохловы. Тут же дом кузнеца Алексея Панкова. Еще ближе к мосту, - Константин Алексеевич Морев, - на всю округу единственный врач. И роды он тебе примет, и корову тебе вылечит. За Марьей Федоровной, через Старобазарный переулок, стояли «грунты». Три вдоль реки, - причем средний был двухэтажным, в котором было что-то вроде гостиницы, - и один «грунт» вдоль Старопочтовой. Еще один «грунт», одноэтажный, стоял последним по бывшей Советской, не доходя до клубной библиотеки ДОСААФ. Рядом, в своем большом доме, проживала семья Лубовых. Сам хозяин артелью заведовал и занимался строительством, - говорили так. Потом сын его работал главным механиком на заводе, а его дочки все в школах преподавали. Семеро у Лубовых было, детей-то. Как революция случилась, так артель национализировали, и дом их с постройками отобрали. И горсовет в нем сделали. Помню, долго там работала Конакова Клавдия Ивановна председателем горсовета, - в простонародье «Коначихой» все ее звали.
За старой школой на Советской ныне 1-й Набережной, по правой стороне, за старообрядческой церковкой, жил и держал лавку дядя Петя Лукичев, деловой такой мужик. Раз в неделю, в среду, он делал выпечку баранок, и к его лавке собирался едва ли не весь поселок. Нас, девчонок, ставили в очередь, и долго мы там стояли, - все ждали, когда его жена, пышная такая дама, вынесет нам горячих баранок. Стараканова ей девичья фамилия, вот. Откуда-то они приехали и мно-о-о-го здесь детишек нарожали. Среди недели-то простой хлеб внизу пекли, для чего пекари у него нанятые работали, а сверху-то продавали. А запах какой стоял по всей Слободке!
Сейчас правого ряда домов по Набережной нет, потому что затоплен он оказался. Дома с нее перевезли аж за Полтево, и название улицы там прежнее оставили, - Советская. Кроме Лукичевых, по тому ряду стоял дом старого купца Назарова, много еще домов стояло.
Тамара Ивановна Крылова: - Улица Свободы была центральной в поселке. Она начиналась от реки Донховки от моста. Мощенная булыжником, заросшая по обочинам травой-муравой, окаймленная пышной зеленью палисадников, старых кудрявых ветел, дубов, берез, она была чистой и красивой - улица моего детства. На середине ее магазин «Под чайной» ныне «Светлана». На втором этаже располагалась чайная. Красивое большое здание амбулатории и больничный городок. Тут же, на Набережной, аптека. Я помню ее высокие темные шкафы, немножко таинственные, заполненные разными склянками. А главное, поражали меня изразцовые печи. Какие великолепные это были изразцы - можно было без конца их рассматривать. Сразу же за больницей - прямоугольник из старых берез. Там за красивой ажурной металлической оградой стояла церковь. А за церковью, в конце улицы, находилось кладбище с покосившимися крестами, памятниками, заросшее кустарником, по краю его росли старые ели и сосны - до самого спуска к Донховке. Там росла крупная малина, но никто ее никогда не рвал, даже ребятишки. За кладбищем до 1935 - 37 года были поля.
Анна Михайловна Захарова: - У нас была семья большая, одних детей только - шестеро. В 1922-м вышел закон такой - наделять крестьян землей. В 23-м вся земля под «Постоянным поселком» улица Энергетиков была отдана семье: и луга, и пашни, и лесная часть. В сторону Волги наш надел оканчивался болотцем, на месте которого сейчас расположен магазин, в простонародье называемом «Низинкой» или «Лягушатником». Когда строили девятиэтажку «Сельхозхимии» (ул. Гагарина, 32), - один он тогда стоял, - мой отец все возмущался: какой чудак этакую громадину выстроил на трясине? Дальше граница надела шла на север через то место, где сейчас расположена школа-гимназия №5. Уже много позже очень он удивлялся тому, почему эту школу построили именно там.
- Анютк, чтой-то там за казармы строят? Не то для животных, не то тюрьма какая... А?
- Так школа это будет, пап!
- Надумали! Детей - и в болото!
(Выбор именно такого местоположения и архитектурного решения при строительстве школы был на тот момент времени был достаточно продуманным и целесообразным. В начале 1960-х, когда возводилось здание школы, в период «холодной войны» и «Карибского кризиса», предполагалась возможность нанесения ядерного удара «вероятным» противником по стратегическому объекту СССР - по крупнейшей в Европе Конаковской ГРЭС. Расчетная мощность удара - 30 килотонн в тротиловом эквиваленте. Наименьшая «этажность», приземистость здания школы, ее большие окна, перекрытостъ многоэтажками проспекта Ленина... - все эти факторы обеспечили бы минимальный ущерб в разрушениях от взрывной волны, распространяющейся в направлении от ГРЭС к образовательному учреждению. Такая вот проявлена забота о детях!
Те же принципы заложены и в проект клуба «Энергетик». Его глубокие, крепкие и обширные подвалы готовы были служить бомбоубежищем в момент «Ч»).
...А на горушке, где заканчивалась наша усадьба, где сегодня клуб «Энергетик», - плохая была земля, и никакого урожая там не было.
Дальше, до 8-й школы, раскинулось большое болото, огороженное красными тряпочками. Клюква там знатная какая, и как хочется туда! Но строго запрещалось - провалишься! Лесной ручей впадал в то болото. Как только весна начинается, мужики Александровские собираются, идут проверять изгородь на этом болоте, чтоб скотина какая не забрела. Но мои братья все же умудрялись туда проникать: делали плот, и шестами, шестами... клюкву так и собирали.
В сторону правее от болота, - в сторону, где сейчас вокзал, - было суше и росло мелколесье. И если его раскорчевать, то родится хорошая трава. Вот как берегли-то землю: подрезали деревце глубоко-глубоко лопатой и выдергивали, чтобы никаких пеньков там не оставалось.
От александровских огородов с юга наш надел отделял ручей, который впадал в Донховку прямо за зданием администрации. Раньше ведь, перед затоплением, вверх по ручью еще целая улица была, и вся Александровка больше ста домов насчитывала. Лесной этот ручей идет от Донховки, между Дворцом спорта и районной библиотекой, перед Торговым центром, потом к больнице. И за больницей, где сегодня санэпидстанция, он пропадал в лесу. Там находилось скотское кладбище, и росли на нем елочки маленькие такие, красивые очень; но было огорожено кладбище крепким забором, и нам строго-настрого запрещалось собирать там грибы или ягоды. Дальше, к Речицам, место шло повыше. Ручей этот, что протекает от кладбища к Донховке, никогда не замерзал, потому что из леса тек.
Тамара Ивановна Крылова: - Смотрю на старую графию «Перевоз на Волге», и, кажется, узнаю то место в нашем бору напротив деревни Сухарино. Волга делала крутой поворот от Карачарова, жалась к Топорку, подмывая высокий берег. Правый берег от сельца Никольского был пологий: роскошный заливной луг с длинным узким озером-старицей посредине. А за Сучком она изгибалась к правому берегу, оставляя плоскую равнину перед Сухариным. Здесь, недалеко от теперешнего «Святого ключа», и был перевоз: деревянная будка и несколько лодок. Выше на берегу стояли два маяка, указывающие створы для пароходов.
Волга была не очень широкая, но на стремнине глубокая, с сильным напористым течением. Раньше бурлаки тянули баржи бечевой, но я этого не застала. Поднимались выше по течению иногда небольшие колесные буксиры. По весне Волга разливалась широко, затопляя поймы. А ледоход представлял собой захватывающее зрелище: льдины, громоздясь, напирали друг на друга, ломались, и с шумом и грохотом стремительно проплывали мимо. Смотреть на эту силищу - дух захватывает, голова начинает кружиться. На Карачаровском повороте часто образовывались ледяные заторы, которые приходилось взрывать. Пропустить, не увидеть, как «Волга идет», было просто немыслимо... Все, от мала до велика, ходили смотреть ледоход, и потом долго вспоминали, делились впечатлениями. Это было поистине космическое, посланное свыше, завораживающее, сверхъестественное явление!
После заполнения Иваньковского водохранилища таких «крутых» ледоходов уже не было: спокойно проплывали огромные ледяные поля с кусками зимних дорог, иногда стог сена проплывет или чья-то баня. Но уже ни торосов, ни глыб, ни грохота не было. После ледохода начинал работать перевоз. За Волгу и из-за Волги ездил народ по разным своим нуждам. Перевозчик поджидал 5-6 человек, чтобы не грести впустую. Иногда пассажиры сами брались за весла, помогая ему если лодки долго не было, кричали с другого берега: «Перевозчи-и-к! Давай лодку-у-у! ... Торопили его.
В поселке на Донховке для проезда транспорта служили мосты: полтевский, со Старо-Почтовой на завод, с улицы Свободы на Жилкооп, а так же пешеходные клади, мостки от старого клуба. Во время разлива мост со Свободки заливался и приходилось ходить через Александровку.
Улица Набережная Донховки смотрит фасадами от реки, огороды спускаются к воде. В разлив их наполовину затопляет. Мужик вышел из чайной в изрядном подпитии, направляясь домой, да заблудился. Вышел к воде. Куда не пойдет, везде вода. Ходил долго, устал, из сил выбился, куда забрел - не поймет! Сел на какой-то бугорок среди воды стал кричать во все горло: «Перевозчик, давай лодку!!!» Кричит, кричит, охрип совсем, а перевозчика все нет и нет, хоть помирай среди воды!
Анна Михайловна Захарова: - Донховка до затопления никогда не была судоходной, - ни весной, ни, тем более, летом. И лодок здесь не было. Когда воду подняли в 37-м, по Донховке можно было уже до 6-й школы проехать. От крайнего Александровского дома вдоль ручья стояли еще 16 домов в два порядка - целая улица, которая оказалась под водой. И на другой стороне ручья один порядок тоже утонул.
На нашем участке перед домом столбик бетонный вкопали, который должен был обозначить границу воды после затопления, - так он до сих пор стоит далеко от края берега. Только однажды весной к нему вода подошла близко, - в 58-м, или в 59-м году. Осень до этого была очень дождливая, зимой снегу было по пояс, - и вода дошла до палисадника, до самого тополя. Отец говорит: «Старые инженеры, наверное, померли, а новые ничего не понимают, вот и нарегулировали...» Двое суток вода держалась на этом уровне, а потом быстро упала.
А интересно было наблюдать... Ой, объявили по радио в громкоговоритель: «Сегодня будет наполнение водой очищенной зоны». Мы палочки приготовили, воткнули в берег: вода, вода идет! Ушли в школу. Приходим, - ой! Палочки-то не видать! Новую палочку забиваем. В течение двух суток наблюдали. Окрестности изменились, луга ушли под воду, мост Александровский, все стало другим.
Правый наш берег Волги - крутой- крутой. К парому едешь, едешь, - вдруг огромный заливной луг внизу. В сухие годы летом платьице поднимешь - и вброд через Волгу, когда нам надо было в Орешково за орехами. Ну, может, и намочишь чуть платье-то... Пароходы летом не ходили, один только колесный «Гаршин» изредка появлялся, - вроде был такой писатель-революционер.
В Кузьминском, что за Орешковым, какое-то именьице барыни сорняками заросло. Она при жизни своей, наверное, разводила орехи, и из-за этого они в лесу разродились, - видно, птицы растащили.
Тамара Ивановна Крылова: - А сколько было в городе чистейших родников. У клуба на Набережной, в Александрова, на Лиговке. А в бору в лощинке за улицей Первомайской был такой мощный родник, что если бы его струю направить вверх, то фонтан взлетел бы выше сосен, наверное. Позднее его направили по трубам вдоль улицы Свободы. Это был первый водопровод в нашем городе.
Над всеми родниками были сделаны бетонные квадратные сооружения и выводилась труба, чтобы удобно было брать воду. Эти бетонные сооружения существовали долго, хотя родники постепенно иссякали или заиливались.
До заполнения водохранилища Донховка в районе больничного городка разделялась на несколько рукавов, протоков, образуя острова, на которых росли могучие тополя, кустарники, полоскавшие корни и ветви в проточной речной воде. Там, в норах под корягами, водились раки, и мы часто их ловили, Раки же живут только в чистой воде. А ведь рядом был фаянсовый завод.
Никогда не возникало даже вопроса, а можно ли пить речную воду? Зачерпнешь пригоршню и пьешь, сколько хочешь, хоть из Волги, хоть из речки или ручья.
Антонина Гордеевна Коротенкова: - Речка наша была изумительно красивая. Тихая такая, заросшая вся кувшинками и лилиями, - «купавками», - на болотце была похожа с круглым островом посредине, на котором росли тополя. Такая летом мелкая, что обмыть ноги не всегда где найдешь. Народная улица, спускаясь к ней, переходила в пешеходный мостик, - «лавы» он у нас назывался. «Пойти по лавам», «домой через лавы», - говорили так. Лавы - это потому что из дерева сделано. Маленький такой, изящный, мостик всегда тут был, с самого детства его помню. А рядом ключик, родничок бил из земли, оформленный в бетон. Вода вкусная, - на чай ли, на засолку, - все туда бежишь с ведерком, хоть и в нашем колодце вода тоже и хорошая, и чистая.
Aнна Михайловна Захарова: - Перед железным мостом до затопления была запруда и каток ровным кружком. Там еще и сейчас по весне сваи торчат деревянные. Осенью, когда идут дожди, запруду эту переоснащали где новыми бревнами, где камнем. Самым заядлым катальщиком на коньках был у нас поп, наш батюшка. В черной рясе, в шапочке, а иногда и в шляпе - как он ездил! Как красиво! Еще никакого фигурного катания и в помине не было, а такие «па» выделывал на льду! Еще Александр Иванович Цветков тоже хорошо катался. У него были настоящие коньки с ботинками, а мы... А мы на валенки навертывали коньки... Когда учились в старших классах, то перед всяким народным гулянием организовывали расчистку катка: из дома все приходили со своими лопатами. Гуляние будет, музыка будет играть... Впритык к магазину «Под речкой» был сделан легкий сарайчик, где можно было переобуться, валенки оставить. И не болела душа, что пальто твое без присмотра.
Анна Михайловна Захарова: - Зимой на длинном спуске с берега к острову устраивали хозяйскую ледяную горку, на которую приходили дети кататься. Спуск-то там крутой, хороший. А в Новый Год хозяева ставили елку и всех угощали пряниками.
Антонина Гордеевна Коротенкова: - Как речка замерзнет, у нас каток обустраивают: елочками огородят, лампочки большие на столбе повесят. Папа мне коньки сделал, - деревянные, а снизу - проволока вместо полозьев. Приматываешь их к валенкам и катишься себе. Свет горит, и духовой оркестр играет. А музыканты из наших, из рабочих: Смокляев, Червяков, Нухины... Потом уж Панкратьев заведовал оркестром, Курносова сыновья там играли... Народу! Все гулять сюда идут. Прямо праздник! Приветствовали у нас это дело.
Анна Михайловна Захарова: - Напротив старой больницы Донховка огибала большой остров с садом. За ним, на берегу, - там, где напротив «Лебедя» двухэтажный деревянный дом, - раньше стоял большой, красивый, с террасами и балконом «Дом приезжих». В нем останавливались гости, приезжающие к Кузнецову или Управляющему. В нем был обслуживающий персонал, как в гостинице.
Напротив «Дома приезжих, на острове росли нарциссы и большие плодовые деревья, - никому не приходило в голову их рвать. Вокруг острова было мелководье, а с одной стороны прорыт канал, через который положены мостки. Остров был довольно большой, на нем даже стоял сарайчик для хранения инвентаря. За цветами и деревьями, - а по весне и за рассадой, - ухаживала Анна Петровна Пузина. Весной почти весь остров заливало половодьем, но к маю вода садилась, земля подсыхала, и там очень хорошо росли овощи. В мае к Анне Петровне подключались еще две женщины, и они занимались исключительно рассадой на продажу окрестным огородникам. Свекла, огурцы, капуста... Помидоров еще у нас не сажали.
Анна Михайловна Захарова: - Улица Декабристов. Стоял здесь лес. До самого Белавино - одни елки да березы, черничник на кочках. Летом 35-го пригнали сюда огромную толпу из заключенных, канальцев. Воровство сразу по Конакову пошло, - непривычно нам было это. До 37-го года, пока в канал не пустили воду, «каналоармейцы» не только работали землекопами с лопатами и тачками, они еще и перевозили в Конаково готовую к затоплению Корчеву с окрестными деревнями, строили себе эти бараки. Часть бараков сегодня снесена, часть реконструирована, но раньше их было очень много. Длинный коридор, направо-налево огромные комнаты, в них - нары, стол, печка... В эти же годы родились Заводская, Пролетарская, Коммунистическая, Красноармейская, Красногвардейская улицы, - все они возникли за счет затопленных поволжских деревень. Полностью исчезла под большой водой деревня Лягушино, которая находилась на левом берегу Волги, как раз против нынешней ГРЭС. Такая же судьба постигла и село Сухарино, примечательное куполами своей замечательной красивой церкви, которая высилась на всю округу. Церковь была высокая, белая, стройная, и вся блестела на солнце. Сухарино располагал
ось тоже на левом берегу Волги, напротив стадиона в районе бора. Сразу за «перевозом» по нему шла дорога из Конаково дальше на Глинники, Бабню, Юрьево-Девичье.
Анна Михайловна Захарова: - Наш бор издавна был земским, лично он никогда никому не принадлежал. Во время войны, в 41-м, была прислана воинская стройбригада, чтобы спилить все сосны на уровень человеческого роста, якобы, чтобы немецкие танки там не прошли. Когда все руководители городские эвакуировались, остался лишь дядя Саша Вьюков за главного на заводе. Это он бор отстоял на своем уровне. А мы целой комсомольской бригадой дежурили. Вырыли солдаты два дзота на берегу Волги и ночевать в ДК Воровского ушли. Мы ночью собрались, принесли с собой из дома лопаты и засыпали эти дзоты землей... Знаете, чем это дело могло кончиться? Вот так мы «партизанили». Красивое деревянное здание в бору, что на высоком волжском берегу стояло в устье Донховки, служил фабричным санаторием. Когда-то богатый человек выстроил здесь дом ради своей дочери, болевшей туберкулезом, с тех пор там и лечили. Туберкулезных- то было много, и все они с завода. Про маевки в бору на берегу Волги мне папа рассказывал. Собирались они в самой глуши, где и дорог-то не было, через болото пробирались к старой бойне. Как-то старшая сестра тоже там была, вдруг их полиция обнаружила, и все, куда кто мог, разбежались. Сестра только через два дня пришла домой, - в Сухарине у дальней родни ночевала.
Тамара Ивановна Крылова: - Когда начался перенос деревень и города Корчевы из зоны затопления, городок наш стал быстро расти. Улица Свободы протягивалась все дальше и дальше. Были построены новые магазины «зелененький», универмаг, «зеркальный», новая почта, школа. В двухэтажном кирпичном здании расположились райком и райисполком, другие учреждения где ныне военкомат. Новый порядок домов вырос за одно только лето по улице Первомайской.
Культурным центром Конакова был клуб на Набережной. Там работали кружки самодеятельности, была библиотека, ставились спектакли, крутили кино. «Веселые ребята», «Чапаев», «Волга-Волга».
Антонина Гордеевна Коротенкова: - Ой! И не говорите мне! Горком комсомола и радиоузел были на левой стороне улицы Свободы, за кладбищем. Вот, Народная улица, стоим лицом к Москве. Идем: по левую руку - больница, потом церковь. За церковью сторожка, в которой звонарь жил. Далее Барышниковы, через дом - Нухины. Потом, перед кладбищем, прогон на речку... В конце прогона, ближе к речке, стояла часовня, - ну, еще она служила моргом. За кладбищем - еще один дом, а вторым был радиоузел и горком комсомола. Большой деревянный дом. И не говорите, - я же там работала! Дальше переулок к речке, Первомайский называется. Там военкомат и магазин книжный, «Кагиз» назывался. Вольская еще там работала, такая дама...
Так, по правой стороне идем. Напротив больницы жил дьякон Цветков, дальше - поп Арсений Вознесенский. Потом два дома новых приезжими из Латвии построены: Совитюк, Ероха... Дальше Ломониных дом, и все. После только кладбище и огороды. Большие - на целый километр была гряда.
У старообрядцев кладбище располагалось ближе к речке. А наше-то разрослось, и уже на правую сторону дороги перебралось. Ой, какие памятники там стояли! У Кожевниковых девочка умерла 12-ти лет - ей каменную беседку поставили. С узорными решетками, - ой, красивая, - прямо с краю кладбища была!
Анна Михайловна Захарова: - До чего же крепкая была эта наша церковь Александра Невского, хоть и деревянная! Помню, заводские рабочие все пол никак не могли ни разобрать, ни оторвать: доски все сухие и проклеены какой-то мешковиной. Звон стоял на всю округу от катящихся бревен, и жуткий стон разносился от выдираемых досок. Отец рассказывал, что на постройку этой церкви лес возили аж из Селижарова, какой-то особо крепкий такой, островной лес. Тот же лес использовали и на строительстве первого училища в 1882 году. Еще в конце тридцатых годов это здание, бывшее уже школой №1, признавали аварийным, но сколько оно еще простояло!
В Кузнецове церковь Александра Невского была деревянной, и все кружева, цветы тоже были из дерева. А в старообрядческой церкви иконостас был выполнен из керамики. И красиво как!
Папин папа, мой дед, работал на фабрике у Кузнецова мастером по иконостасам, исключительно фарфорофаянсовым. Рамки, цветы, звездочки - все под золото, все под золото... Где строится церковь новая, или украшается монастырь какой, - дед везет показывать образцы. Если уговорит начальство церковное, то и подряд берет. По образцам здесь, на фабрике, изготовляли нужный иконостас, и тогда дед брал с собой трех рабочих и моего папу, четырнадцатилетнего мальчишку, и вез с собой на установку. В Воронежскую, в Курскую губернии ездили они в свои командировки, по Украине. А один раз - даже в Грузию!
Тамара Ивановна Крылова: - Однажды с моей бабушкой на пост «история» приключилась. Бабушка рассчитывает начало Великого поста, но все путается в расчетах. А мама ей и говорит: «До поста еще целая неделя - я точно знаю». И бабушка поверила, успокоилась и целую неделю ела вместе с нами. Пришла соседка, тетя Таня Трусова, и спрашивает:
- Анна, а ты постишься нынче?
-Обязательно буду поститься с понедельника.
-Так ведь пост-то уже идет всю неделю.
И объяснила ей всю «арифметику». Наша бабушка так расстроилась, как будто она эту неделю ела не скоромную пищу, а отраву. У нее начались понос и рвота. Она сразу обессилела, не может встать. Никакие наши уговоры, утешения не воспринимаются. Мама покаялась перед ней, что обманула ее, чтобы хоть на неделю сократить пост. Ведь ей 80 лет, слабенькая совсем, где ей выдержать семь недель на хлебе да на картошке. А я была с мамой заодно - нас Бог и накажет за обман. Но никакие уговоры не помогали - бабушка вот-вот умрет. И мама побежала разыскивать батюшку в Селихово. Когда пришел батюшка, бабушка едва дышала. Он исповедовал ее, причастил, снял с нее этот грех. И бабушка наша успокоилась, стала поправляться. Через неделю поднялась с постели, стала выходить на улицу. В Пасху она разговелась, как всегда.
Прожила моя бабушка до 92 лет, и Великий пост соблюдала до последних дней. В больницу, на прием к врачу, мама отвела ее единственный раз, когда у нее разболелась поясница. Врач велел медсестре измерить температуру. Но когда та стала термометр ставить ей под мышку, она возмутилась: «Куда ты ставишь-то, у меня там и не болит». Тогда врач велел медсестре привязать градусник к пояснице. «Старым это помогает», - объяснил он.
Антонина Гордеевна Коротенкова: - У старообрядцев по-другому. У них крест большой, махались они им широко, двумя пальцами. Вспоминаю Курносова Андрея Савича, я с его сестрой Леной дружила. Их отец служил главным бухгалтером у Кузнецова, а потом и при советской власти. Старовером он был. А жили они на заводской площади, в хозяйских домах, напротив нынешнего «Лебедя». Так вот Андрея долго в комсомол не брали, - он в старообрядческой церкви подслуживал священнику. Надевал маленькую рясу, в руки брал кадило и вокруг аналоя со священником ходил. Священник-то Крыловой Елене Ивановне родственник какой-то был, Елисеев его фамилия, - вот как его звали. Худощавый такой, своеобразный... И хор у них свой, и песни от наших отличались. Красиво было на них смотреть, особенно в церковные праздники: они все в белых платочках, - чистейшие белые платки! - причем не повязаны, как у нас, а под булавочку А мужчины все в длинных сюртуках. Это как пиджаки, только длинные, до колен. После службы в церкви они в компании человек пять-шесть все по улице чинно так ходили. Гуляли так. У нас много было старообрядцев, и работали они на заводе счетоводами, кассирами, скульпторами, - заводская интеллигенция. Никогда не обманут, все честные очень, -за что их и любил Кузнецов. Никогда выпивши или с папироской их не увидишь, и очень тщательны они в еде. А уж постились как! И свои, и наши общие посты соблюдали, ну просто до невозможности. Потом Андрея все же приняли в комсомол, и он работал одно время директором Дворца Культуры.
Антонина Гордеевна Коротенкова: - Вот мне почему-то вспомнилось: в сторону речки из подвала Народного дома смотрели зарешеченные подвальные окошки. Точнее если сказать - из подвала библиотеки, что справа деревянная раньше была. Если кто сворует что-то, или что еще плохое сделает, - туда все сажали. Один раз, помню, девчонками мы бегали зачем-то. Смотрим - а там женщина. Глядит она на нас из окошка этого низкого... темные глаза ее помню до сих пор. А милиции я вообще у нас не помню. Вообще вся власть находилась в Корчеве.
Раньше урядник жил в маленьком домике, прямо у школы, но ближе к мосту. Что-то он проверял на этом мосту, пропускал-не пропускал подводы с грузом... Зятьёв его фамилия, это я с детства выучила. Черный, коренастый такой, небольшого роста... страх на нас, на детей, он наводил. И родители, чуть что не по них, - все тебе его вспомнят: «А ну сейчас я тебя к Зятьёву отправлю!»
Антонина Гордеевна Коротенкова: - На нашей Слободке-то народ жил такой, знаете, - тихий, божественный. Водку никто не пил, драк не устраивал. Даже те рабочие, что на ломовой конюшне в общежитии - и те у нас вина не пили.
А Лиговка славилась хулиганством: озорники там жили, драчуны и пьяницы... Максаковы, у которых рядом с литовской «казенкой» дом стоял... Да, те братья драться любили. Тогда группы были: Белавинские, Селиховские, Клоковские, Сучковские, Лиговские вот... Вот они и дрались между собой, это да.
Анна Михайловна Захарова: - Вот магазин «Светлана» на улице Свободы. Раньше в этом здании на втором этаже была «Чайная», а внизу - два магазина. Слева - продуктовый, владел которым всем известный частный собственник, он же в нем и продавец, Костя-селедочник. Так и звали его. Ах, какая у него была рыба! И белая, и красная, - привозил он ее откуда-то издалека. Икра, - до сих пор помню, - на входе в бочке стояла, покрытая брезентовой дерюжкой. Торчит в ней большая ложка, скорей половник даже. Заходишь, черпаешь сколько тебе надо, и идешь к Косте взвешивать. Можете представить? А теперь баночки маленькие, бутерброд на праздник - и все!
- А второй магазин, который справа, был «мануфактурный». Принадлежал он Татьяне Глазовой, известной торговке материей. Кроме тканей, сукна на пальто и костюмы, были там разные тюли, простым людям запретные, по цене недоступные, - мне так казалось. Даже снилось не раз, что мама на занавески покупает тюль. Ведь готовых вещей почти не продавалось, обычно покупали ткань и шили сами, а иногда у портных. Вот мать всегда покупала материю целым куском. Кусок сатина, кусок с цветочками, кусок мужикам на рубахи. Позже Глазова скупила всю мануфактуру в поселке, выстроила и открыла новый магазин у фабричного моста через Донховку, который так и назывался, - «Под речкой». Здание деревянное до сих пор стоит внизу под мостом. Долго продавали там ткани, комиссионный был при Советах, а сейчас там какая-то пошивочная мастерская.
В освободившемся от мануфактуры помещении открыли пивную. Долго она там принимала своих посетителей: и во время войны, и после. Чайная на втором этаже тоже просуществовала долго, пока на пересечении Первомайской и Первомайского переулка не построили 5-ю столовую с буфетом, прибежище любителей пива и не только, на которой повесили зеленую вывеску с надписью «Уралочка». Вместо «Чайной» в 70-х наверху разместили магазин «Ткани».
Тамара Ивановна Крылова: - Чайную на нашей улице я помню. Она была в двухэтажном доме, сразу за домом дяди Миши-графа, на втором этаже. Возле неё у коновязи часто стояли лошади, запряженные в сани, с торбой овса или сена, в ожидании своих хозяев. В чайной можно было купить и леденцы, и пряники, когда мама давала несколько копеек в праздник «на гостинцы». Там на стойке стоял огромный самовар. За небольшими столами сидели мужики - возчики, обедали, пили чай. В те годы посуду с завода на станцию возили на лошадях. В зимнее время мужики из соседних деревень нанимались в извоз, и чайная никогда не пустовала. Чаю пили помногу и со вкусом!
Мама рассказывала, как дядя Вася на спор выпил аж 21 стакан. Поспорил с мужиком, что если он осилит 20 стаканов, то тот оплатит весь обед и чай. И выиграл спор! Даже один стакан лишний выпил! А потом, как ни в чем не бывало, поехал дальше. Даже представить трудно, как в него «влезло» такое количество воды, да еще и обед к тому же. Но ведь и бабушка моя с устатку да под шумок самовара 6-7 чашек выпьет с удовольствием и только бодрее себя чувствует. Значит, это чаепитие было впрок, не вредило здоровью. К тому же воду для самовара обязательно приносили родниковую, а не из колодца, хотя и в колодце вода была чистая.
Анна Михайловна Захарова: - Самовар-то очень дорого стоил... У нас, у первых, в деревне появился. Помню, как отец из Завидова привез, так все бабы из Александровки приходили чаю из него попробовать. Большой был, - ведро воды в него входило. Так еще не каждый день нам его ставили, берегли зачем-то. А раньше мать воду в чугуне кипятила, потом ухватом из печки вынет и ковшом по самодельным кружечкам разливает. Раньше ведь не продавали таких вещей из металла, все делали или сами, или заказывали кому...
Вот на заводе наберут обрезков железа, или жести белой, вынесут за пазухой и лудят-паяют, - дым-коромыслом! Кувшинчик для воды у нас был железный, подойник из жести, чтоб корову доить, - все это папа сам слудил. Кружечки вот потребовались, - ягода-земляника созрела! - опять в печке медный паяльник греется. А назавтра мы уже в них ягоды собираем.
Тамара Ивановна Крылова: -Подруга моя Полина Трусова привезла из Москвы пачку настоящего грузинского чая. Тетя Таня, ее мать, только что пришла из бани. Она сидит за столом с полотенцем на шее и с удовольствием чашку за чашкой пьет чай. Вытирая концом полотенца вспотевшее лицо, пододвигает в очередной раз чашку дочери: «Полина, налей-ка еще чашечку! Вот что значит фамильный-то чай- так и катится, так и катится!» - довольная, говорит она. Мама, да ведь ты «малинку» пьешь-то!
Меня не обманешь. Что я, «малинку» от «фамильного» не отличу? Полина достала с полки и показала матери нераспечатанную пачку. Я ее к празднику оставила, а сегодня, как всегда, заварила «малинку». Тетя Таня расстроилась, не стала больше пить чай, легла на кровать, отвернулась к стене. Все удовольствие от бани, от горя-чего «послебанного» чая - желанного праздника души - было испорчено. Так ее жалко.
Анна Михайловна Захарова: - Часы с кукушкой, самовар или зеркало купить в крестьянский дом - это целое событие. За такими покупками нужно было ехать в Корчеву, там имелись хорошие мастера по дереву, которые делали для зеркала рамку Зеркало ставили перед самым передним углом, да полотенцами его украшали, цветами разными. В Городне тоже были мастера. Наличники разные, косяки, кружева деревянные, выкрашенные лаком, для дома часто заказывали там.
Как только устанавливалась зимняя дорога, на кузнецовский базар съезжалась вся торговая Корчева. Особенно шумной и многолюдной была масляная неделя, - это такой замечательный праздник! И погода всегда случалась, как на заказ. Привозили из Корчевы веселую детскую карусель, народ постарше катали на тройках с бубенцами. Купить на базаре можно было все. 10 рублей в 1929 году были целым состоянием, и мальчишкам на гуляния давали 10 копеек, а нам, девчонкам - по пятачку. На копейку покатаешься на карусели, на копейку купишь мороженое. О, это было просто великое наслаждение! На одной стороне вафель выдавливали твое имя, на другой - имя твоей подружки, стаканчик наполняли сладким мороженым... о, весь год потом ждали нового праздника! Три копейки остались в ладошке. Чего бы еще купить? До сих пор помню, как надо мной смеялись: купила за копейку ложку деревянную себе. Семья наша большая, ложки все деревянные, обгрызанные. Братья заберут ложки хорошие, а нам - что осталось. Так я первый раз с этой ложкой спать легла, под подушку ее положила. Пятачок нам казался таким большим! Еще две копейки останется и на завтрашний день.
У меня в Корчеве тетка жила, Полякова. Занималась тем, что пекла баранки. Ее так и звали: Марья-Баранщица. Приедет она из Корчевы, въезжает так на базар, - гордая, румяная, в платке цветастом! - а у ней и на лошади связки баранок навешаны, и на дугах, и на оглоблях! Гостила всегда у нас. Переночует, а утром снова торговать. Как и все, оставляла она свой воз прямо на базаре, - и не воровали ведь! Были, конечно, там дежурные, - спали они в своих санях, - так ведь базар-то большой, за всем не углядишь.
Антонина Гордеевна Коротенкова: На базар мне папа давал 50 копеек, и целый день я на них гуляла: богатая, - одна у папы дочка-то! На карусели вдоволь накатаешься за пять копеек. А конфеты были, - знаешь, какой длины? Во! Узенькие, в бумагу завернутые. Ходишь с ней, никак не кончается. В субботу мало было народу, а в воскресенье, как обедню в церкви отстоят и дома чай попьют, - так и валит народ на рынок! Сыры, рыба-селедка, окорока, колбасу уже продавали.
Тамара Ивановна Крылова: Возле магазина «Под чайной», позже магазин «Светлана» находилась графия Дяди Миши Шевякова. С северной глухой стороны его дома была пристройка, просторная застекленная веранда. Это и была графия. Там на стене висели нарисованные на холсте картинки: лебеди на пруду, замок среди зелени и др., на фоне которых можно было графироваться. Были там разные тумбочки и даже деревянный чурбан, который использовался как подставка, белая и черная драпировки и прочая атрибутика.
Позднее, незадолго до войны, на нашей улице появилась еще одна графия на перекрестке улиц Свободы и СтароПочтовой. Вряд ли кто знал фамилию графа. Он был приезжий, видимо какое- то время жил на Кавказе и часто говорил: «что здешние девчата? Вот на Кавказе девушки - просто мечта!» И эта «мечта» так к нему прилипла, что и его, и графию стали называть «мечтой», «у мечты».
Из бора ли, из клуба основная масса народа шла до «мечты» т.е. до перекрестка на Старо-Почтовой и Свободы, а потом расходилась в разные концы, кому куда надо. Летом, в хорошую погоду, молодежь не спешила домой. После вечернего сеанса гуляли по улице, останавливались «у мечты» на перекрестке, пели песни, смеялись. «Мечту» такие гулянья очень раздражали. Потеряв терпение, он выскакивал из дома в майке и подштанниках, светил фонариком в лица веселой компании, приговаривая: «тебя знаю, и тебя, и тебя... Всех знаю! Завтра же напишу в милицию!!!». Едва он уходил, начинаю петь «дразнилку»: «На Кавказе есть гора о-ченн-о-о большая/ под горой стоит мечта злющая такая/. Если на гору залезть и в мечту кидаться/ очень много шансов есть с жизнями расстаться». Озорство, конечно, нам развлечение, но ведь человеку-то спать не давали.
Анна Михайловна Захарова: Напротив глазовского магазина «Под речкой», на улице 1-ая Набережная, лицом к Донховке стояла почта с почтовым двором. Потому улица и ныне зовется Старопочтовой. В почтовом доме было высокое крыльцо, и внизу жили люди, работавшие там. Кому куда срочно было надо - брали тройку. Как такси сегодня. Кроме того, там был единственный на весь поселок телефон.
Держал почту Аким Миронов, как сейчас сказали бы - предприниматель. Его дом на Старопочтовой до сих пор цел, а там, где была конюшня, сейчас пустое место. Вот он и ведал этим гужевым транспортом: отвозил почту в Завидово, встречал приезжающих гостей. Нужно тебе позарез в Москву - идешь, кланяешься к Миронову. Просишь, к кому бы он тебя подсадил. Если нет денег, то, может, кусок мяса принесешь, может, корзинкой яиц расплатишься.
Были у Акима Миронова конюхи, кузнецы, рабочие на заготовке сена. Красивые лошади, одно удовольствие было смотреть. Помню, в 27-м году у него была одна тройка с тарантасом, - на легком ходу, на пружинах с кожаным верхом, - и две тройки обыкновенные, с телегами. Ямщик на легкой тройке очень хорошо песни пел. Как только снарядится, и с бубенцами - поехали! Да как затянет..!
Некоторые мужики наши Александровские, которые занимались исключительно только сельским хозяйством и на заводе не работали, нанимались к Акиму ямщину гонять. Завод нуждался в перевозках, а так же торговали, воровали, продавали... Особенно в санный период с Завидовом была постоянная связь.
Антонина Гордеевна Коротенкова: - А раньше-то часть лошадиного хозяйства стояла через речку на улице Свободы, и называли его «конно-ломовой двор». Примерно на этом месте сейчас стоит дом №87. Тут возвышалось двухэтажное деревянное здание, которое служило общежитием возчикам, а ниже к речке, к Народному дому ДОСААФ, в длинном сарае стояли 50 лошадей. Сам Кузнецов пригласил из Твери управляющего, чтоб содержать этот двор, - Зимин его фамилия, - а в простонародье-то Тверским все звали. Человек 20 работало на этом дворе, наши местные. У них и кухарка своя была, да... Возили они глину из Завидова, а туда готовую посуду отправляли.
На заводской площади находился конно-легковой транспорт, рысаки одни да тарантасы. Лошадьми заведовал пленный австриец, - уж как он оказался здесь после 1-й мировой? Денеш - его фамилия. Хозяина возил, а потом и директора. Такой он, - знаете, - ой! Как встанет во весь рост на бричке, как крикнет! Женился он тут, и всю жизнь так и прожил: еще два сына его футболистами знаменитыми у нас были...
Анна Михайловна Захарова: - А гужевой транспорт, тяжелый, в мои годы находился при самом заводе. Лошадиный двор, - конюшни, - стояли там, где сейчас «Белый Лебедь», на этой площади. А за ним уже склады всякие шли: овес, хомуты, телеги, сараи сенные, - все это для лошадей заводских. Уже во время войны лошадей реквизировали для нужд фронта.
А потом срочно у нас организовывали ремесленное училище, и вот эту конюшню выскоблили, выбелили, полы настлали и приспособили под общежитие ремесленников. Ну, и сама «Лебедь»: верхнюю-то часть подстроили, а фундамент ее - бывшая стена конюшни, где лошади стояли. И располагалась она вдоль Донховки, - длинное деревянное здание.
Из конюшни, из бани, из больницы на другом берегу текли ручьи нечистот, и Донховка была очень грязной. Поэтому купаться мы бегали выше, в Полтево. Но пока оттуда бежишь по жаре до Александровки, обязательно где-нибудь да окунешься в грязной воде. Как какие болячки появятся, мама всегда страшно ругалась, - Опять вы купались у ручья!
Дед работал на заводе, а в свободное время подвозил продукты в хозяйскую лавку, где-то есть. Лавка находилась в старом корпусе из красного кирпича. Там, где сейчас проходная - были большие ворота. Там и был магазин, в котором можно было покупать продукты по «заборным» книжкам, т.е. в счет зарплаты.
Антонина Гордеевна Коротенкова: - Если соли купить, гречки, сахару - так идем на завод. Не доходя нынешнего «Лебедя» площадь была большая, а там магазин двухэтажный при главной конторе. Туда и ходили. Только редко, - брали-то все мешками да кулями. Серебряков дядя Костя, - у дома, которого мы кадриль-то плясали, - работал там продавцом. У него был такой большой овальный, продолговатый совок, - с корыто, как мне казалось, - на весах подвешен был под потолок... Уж как он взвешивал? Где он там цифры видел? - до сих пор не пойму. Вот он отмерял полпуда муки и высыпал в твой мешок. Да, в 30-е это было.
Анна Михайловна Захарова: - В Александровке, - в революцию, или еще раньше? - не скажу точно, - открыли еще один частный магазин в доме, что стоял напротив бывшего «Севера» ныне отель «Корчева», и не так давно сгорел. Торговала в нем Екатерина Капитонова в девичестве - Юрганова, моя родственница. Даже сегодня во дворе этого землевладения по ГРЭСовскому проезду остались лабазы, построенные из красного кирпича для хранения товаров. Длинный такой лабаз, в котором сусеки располагались. Мука, крупа. А в самом конце - скобяной с лопатами, ведрами, топорами, гвоздями. Это я помню со времен образования колхоза, когда мой папа заведовал у нее складом. Уж насколько Екатерина озолотилась, торгуя, никто не знает, но товару у нее всегда было много. И овражек, что располагался сразу за ее домом, почему-то стали называть «Золотым».
Удивительно, что семья Капитоновых была очень богатая, а дети ее стали революционерами. Один ее сын стал создателем партийной организации города Твери. «Капитонов Петр Федорович» - высечено на мраморной Стелле первым партийцам напротив бывшего дворянского собрания в центре областного центра. Очень хорошо Петр играл на гитаре, и когда он приезжал домой на выходные, мы собирались вместе семьями и пели песни. Году в 35-м стали поговаривать, что колхоз скоро распустят, и Петр Федорович по секрету говорил отцу, что скоро наступят какие-то плохие времена. Мол, Советская власть может и не устоять, готовится переворот. Это мы все с печки слышали. И в 1937 году волна репрессий не обошла его стороной. По его делу папу вызывали несколько раз, спрашивали, не поддерживаем ли мы с ним связей. Мы очень боялись. Как только забурчит машина, у нас душа в пятки. А мама сразу к окнам - не к нам ли. Тогда и Екатерину Капитонову здорово прижали. Ей пришлось все бросить и уехать в Москву. Сестра Петра Федоровича, - Софья Федоровна, - тоже большая умница, всю жизнь хотела быть похожей на Софью Перовскую. При царе за революционную деятельность она была выслана в Архангельск, обзавелась семьей, и там принимала непосредственное участие в установлении Советской власти.
Анна Михайловна Захарова: - Волковы - семья богатая. В нашей Александровке они держали магазин, «Казенка» назывался. В нем продавали государственную водку, - пузыречки такие были - «соточки», «чекушки», «полбутылки» сейчас называют пол-литра и «бутылку», то есть литр. Но, слухи ходили, он и свою какую-то водку делал на продажу. Еще там была селедочка, там можно было консервы всякие купить. Потому и «казенка», что товары государственные. Все это было до 30-го года, а когда один из трех сыновей попал в тюрьму он торговал лошадьми и водился с цыганами, дядя Василий Волков эту свою лавочку прикрыл и затих. Но все равно оставался грозой и авторитетом: если чей сын кому-то набезобразничал, так не дай Бог пожалуются дяде Василию. Здоровый, прямой, при черной бороде до пояса и с суковатой палкой, он производил сильное впечатление на ослушников. Как пройдет по деревне... Спаси, Господи, какая баба помойки посреди деревни выльет... Заставит вымести да еще и за позорит. Умер он уже в старости.
У Волковых было два дома, таких же больших и высоких, как у Челышковых, которых совсем недавно снесли: шесть окон по переду. Между волковскими домами был прогон. И когда им дали разрешение торговать, они над этим прогоном поставили крышу, пол замостили досками, спереди стену поставили с дверью и окошком. А что дальше делалось в этом прогоне - один Бог только знает. Хитрые они очень были.
Еще одна «казенка» была в конце Лиговки, где эта улица соединяется с Октябрьской и образует небольшую площадь. По одну сторону площади находилась «Чайная», перед которой всегда было много лошадей с повозками и пьяных извозчиков, а по другую, - рядом с «домом Карповых», - стоял магазин. Это был целый дом, где продавали даже сахар и конфеты. Продавцом долгое время в нем работал мужчина: без руки с гражданской пришел. Все уговаривал местных пьяниц не покупать больше водки. Как же, послушают они... После отечественной войны открыли еще один магазин на Лиговке, ближе к началу улицы.
Анна Михайловна Захарова: -Трудно было жить, но интересно. Мало гуляли, все больше работали. Ведь у каждого - свои обязанности. Мне доставалось овец загонять, потому что бегала больше всех. А овцы, - они какие противные, - разве их сосчитаешь? К весне бывает их под двадцать штук, и больших, и маленьких. Гонишь-гонишь! Все замеченные, - какая-нибудь красная тряпочка привязана. Загнала. А во дворе - темно.
-Мам, я пойду гулять!
-Овец загнала?
-Загнала.
-Всех?
-Всех.
-Сосчитала?
-Сосчитала.
А разве их сосчитаешь? То она лежала, а назад оглянешься - уже стоит. Считана или нет? Все. Убежишь на середину деревни, - там, где у Волковых был дом с тополем под окнами сейчас на этом месте высотный дом в Александровке. Посреди-то деревни нельзя было шуметь, а сзади волковского дома была площадка небольшая, вот там на задворках мы и гуляли, в «до-гоняйчики» играли. Мальчишки в огороды лазили.
Антонина Гордеевна Коротенкова: - Чтоб полы в доме красить - не было такой моды в поселке. Мама меня заставляла брать веник «голих», без листьев который, и натирать до белого. Полы у всех были чистые, сколько помню. Никто не позволял себе грязь какую в доме, что с огорода или со двора принесешь. Всегда обувь за порогом оставишь, а летом так и в корытце ноги сполоснешь, прежде чем войти. Соседка наша через улицу всегда сама следила, как дочери полы моют. Потом брала чистый белый платок и мазала им по полу, - смотрела, не испачкался ли. Кузнецовская Слободка очень славилось чистотой. На окнах у всех висели занавесочки такие беленькие-короткие, на веревочке.
Корова у нас была с теленком. Помню, наше слободское стадо гоняли к Скрылеву пастись, и я туда доить бегала. Еще и поросенка, - а то и двух, - обязательно держали в хозяйстве.
Кур только одних - 25 штук! И все свое, ничего покупать не надо: по мне, так просто изобилие для одной-то семьи из трех человек. Окорока мы сами коптили, и ручная маслобойка у нас своя была. Вот мама каждую неделю влезала в подвал, брала соленую сырую тряпку и протирала все кругляши сыра, что у нас там хранились. И капуста соленая там, и огурчики, и грибочки, и ягоды разные... Ой, какое доброе время! Хорошо жили, ничего дурного сказать не могу.
Тамара Ивановна Крылова: - Помню прозрачную утреннюю тишину нашей улицы, когда будил ее рожок пастуха. Каждое утро шел он вдоль улицы и наигрывал так, что нельзя было проспать, такой был виртуоз. Иногда мы просили его, чтобы он остановился и поиграл нам. И он никогда не отказывал - остановится, сыграет какую-нибудь песенку и идет дальше - будить хозяек.
Антонина Гордеевна Коротенкова: - К восьми часам - в школу. Завтрак - картошка жареная, каша пшенная или гречневая, огурцы соленые, капуста... все это с подсолнечным маслом. Глиняная крынка молока из погреба да горячий самовар на «кукушках» всегда на столе. За «кукушками», - сухими сосновыми шишками, - специально в бор ходили, на зиму мешками заготавливали. В 12 часов уроки кончались. Дома - щи мясные из русской печки. Да с пирогами, которые мама в ней же напечет. Вкусно-то до чего! Яичница на сале на большой чугунной сковородке, и снова чай с пирогами. И все свое, ничего идти покупать не надо, всего вдоволь. В 8 вечера - ужин и чай из самовара. Он у нас всегда горячий был, для чего в русской печке специальное отверстие в дымоход сделано, и туда труба от самовара вставлена. Так он и шипел всегда, горячий. А чая много пили за разговорами. Перед сном помолишься обязательно, - у нас на Слободке все молились. «Верую, исповедую, яко ты есмь сын Божий...». В пост очень строго было: один чай только и пили, - специально морковный заваривали. А с молоком чай, - ни-ни! - с молоком можно только не в строгий пост.
Вот я с Серебряковыми дружила, у них семья - 9 человек. Как сядут вокруг одной миски - только ложки деревянные мелькают. А потом Костя Серебряков стукнет так по краю, и все уж мясо начинают таскать. «Таскай совсем», - обязательно скажет. С таким аппетитом они ели, что казалось мне, - нет ничего слаще. Помню, я маме все жаловалась: «Мам, ну почему у нас всегда пироги только сдобные и белые? У Серебряковых вон ржаные черные, - знаешь, какие вкусные?».
Анна Михайловна Захарова: - Если к дедушке гости приезжали, то никому отдельно в тарелку не наливали. Все ели из одной миски. Стол длиннющий, а миска-то - вон аж где! Другой раз черпаешь, черпаешь - опять один бульончик.
Вышла я замуж в старинную такую семью, в деревню. Получилось так, что работала там учительницей, а молодой человек, который мне понравился, жил в Ленинграде. Приехал он в отпуск после армии родителей навестить, - тут мы и подружились. А потом война, он на войну сразу ушел, а я четыре года его ждала. Переписывались. Ну, Бог дал, жив остался. Приехал домой, и поженились мы в 45-м году.
Ну, вот, все обедать сели. Знаете какое блюдо? У меня тазик есть, чтоб белье стирать, - вот такое. Да еще оно глиняное, самодельное. Ложки деревянные. Нас посадили с торца. А здесь еще девять человек. Свекровь, свекр, бабка сидела, еще одна сноха... Ну, в общем, на вытянутую руку. Я сидела, не ела. Все ждала, чтоб нам налили отдельно в тарелки. А он меня щиплет: «Ешь давай!» Я беру ложку и, чего там в миске задену, то и ем. Щи с мясом: богатые, жирные, вкусные... Ложка большая, все-то в рот сразу не сунешь, жуешь, жуешь... И уловила я взгляд свекра поверх своей ложки с большим куском мяса. Так этот кусок свекр проводил до самого рта. И так уж мне неловко стало! Не пойму, почему такой взгляд? Уж и посмотреть в его сторону боюсь. На мужа смотрю - тот только ухмыляется. Вроде я сразу наелась, как вдруг свекр громко так стучит ложкой по блюду. Смотрю, все и начали мясо из миски таскать. Оказывается, пока кто из старших за столом не скомандует, никто мясо не черпает. А я-то уже наелась...
На другой день нам налили отдельно с мужем. Тут уж я созоровала: сама постучала по своей тарелке. А свекр после этого не стал стучать, когда мы обедали.
Тамара Ивановна Крылова: - Маму я помню всегда в трудах и заботах о куске хлеба насущного, как свести «концы с концами». В редкие часы отдыха самым любимым её занятием было вязание. На спицах и крючком любой замысловатый узор могла она сплести, вывязать. Да так, что кружева эти были настоящими произведениями искусства. В те годы главной «мебелью» в доме считалась кровать. Она украшалась разными рукоделиями: вышивками, вязанием, шитьем. Подзоры, наволочки, накидушки с её кружевами, покрывало редкостной красоты,- все вызывало восхищение. Вот только нитки были дефицитом. Варежки и перчатки вязала она из старых вязаных вещей, которые ей отдавала её московская сестра Дуня. А покрывало связано из кусков полотна, через которое на заводе прессовали массу глину. Распускать старые вещи, выдергивать нити из полотна и сматывать в клубки - это была моя работа. А нитки для кружев привозила тетя Дуня. Для неё, в основном, они и вязались. Мама никогда свои кружева не продавала. Жаль, что из её рукоделия ничего не сохранилось - все сгорело во время пожара.
В праздники, когда у нас собирались гости, мама любила петь песни, поговорить за столом. Помню, как она выводила высоким, чистым голосом: Об одно-о-ом она мечтает, всё чи-и-войто ждет». Я её поправляла: не «чивойто», а «кого то», но она отмахивалась: - Я так и пою! И продолжала по-своему.
А из её рассказов помню про пожарские котлеты. Дед бывал в Торжке и там, в трактире, довелось ему попробовать котлеты, которые когда-то «отведывал» Пушкин. Они ему очень понравились. В деревне такого кушанья тогда не знали. Однажды, в какой-то престольный праздник, бабушка, по рассказам деда, приготовила это блюдо. И мясо измельчила, и разных приправ добавила, а котлеты не получились, рассыпались в «кашу». Бабушка расстроилась, а дед угощает сватов: - Кушайте, кушайте, гости дорогие! Дребедень, дребедень, а вкусная! С тех пор, как не заладится какое-то блюдо, ставя его на стол стали говорить, как бы извиняясь: «дребедень, дребедень, а вкусная».
Учу уроки. На стене что-то говорит черная тарелка репродуктора. Недавно нам провели радио, и теперь оно говорит и поет почти постоянно.
-Выключи его, - просит бабушка, указывая на «тарелку»,- мне бы помолиться надо.
-Выключи сама,- отмахиваюсь я.
Бабушка с опаской подходит к стене, медленно целится, целится щепотью к розетке и... дергает за вилку. Все смолкло. Она слушает какое-то время, а потом говорит с жалостью, показывая на репродуктор: -А поговорить-то им, чай, хо-о-тца!
Анна Михайловна Захарова: - Как отцу дали землю-то? Земство находилось в Корчеве, и было у них какое-то собрание. Ну, посмотрели - крайний дом выстроил человек, поле свободное, земля не ахти какая плодородная. Отцу так и сказали: «Паши, сколько не лень». Но документов не дали. Сеяли мы лен обязательно, гречиху, овес, ячмень. Потом отец привез из Клина семена пшеницы, - ее тоже начали возделывать. А основное, конечно, рожь. Овощи еще всякие. Все мы были в поле с мала до велика, все работали, и все умели делать. У мальчишек, моих братьев, были свои косы, а у нас, девчонок - грабли. Хозяйство на нас: печь, дрова или торф, керосинки, керогазы эти... как вспомнишь! И огород при доме 15 соток. И, кажется, всем хорошо тогда было... За землю отец очень держался.
Два раза у него землю отбирали, - ту, на которой сейчас улица Энергетиков с проспектом Ленина. Первый раз - с переездом Корчевы. На этом месте, от Александровки и до Волги, должны были ставить корчевские дома. Казалось тогда, что легче баржами по Волге дома перевозить. Земли эти срочно национализировали, вот колхоз наш и распался. Но потом передумали: уж больно необжитый был этот угол. И от дороги на Завидово, и на Москву дальше. Вот и начали осваивать земли по улице Свободы и Первомайской, чтоб в сторону Москвы город рос.
Ну вот, этот колхоз «Ударник», что в нашей Александрова в 1928-м организовали, - тогда бригады ударников были в моде. В это же время в Скрылеве появился колхоз «Новая Жизнь».
Гремели они на всю область в свое время, люди приезжали издалека посмотреть, опыт перенять. Сейчас пишут, что силой людей загоняли, под револьвером. Но нас долго не заставляли обобществляться, и отец, как мог, до последнего в единоличниках ходил. Да куда там! Ах, как он не хотел расстаться с землей! Как не хотел! Потом все говорил: «А на нашей-то, там, где лен сеяли, - ну какой дурак после льна гречиху сеет? Ведь после льна сорняков много остается. А гречиха - нежное растение. И не прополоть ее».
Коллективизация у нас проходила без раскулачивания и без стрельбы. И работали в колхозе дружно. Но все равно частная собственность долго в душе изживается. Вот пойдешь на скотный двор, так своей лошади и клеверку припасешь. Охапку сена принесешь лошадям, а своему Сеньке что-нибудь, да получше. И корова... Свою и подмоешь, и почистишь, и хлебушка из дома посолишь-принесешь. Все любовь была к своему-то. Одну корову забрали, одну оставили, так вот младшая сестра ревела по ней два дня.
Анна Михайловна Захарова: - Когда первый автомобиль, - грузовой, - приехал в Конаково в 29-м году, нас даже учительница с уроков отпустила: вывела на улицу Старопочтовую встречать его со знаменем, с флажками. Мы выстроились вдоль улицы и вдыхали этот запах! А он идет, дымит, пыхтит: городом пахнет!
На тот момент в колхозе имелся в наличии один трактор: посредине труба, один мужчина управляет, а помощник чурки деревянные в топку бросает. Год он профыркал и заглох. Долго потом стоял у правления колхоза. Это примерно там, где девятиэтажный дом на Горького, ЗА, со стороны нотариуса. Чуть подальше, на месте 7-й школы - скотный двор стоял. Тут раньше были единоличные полоски, потом колхозные земли.
Помидоры в нашем краю появились где-то перед самой войной. Помню, принесла я целых десять штук домой: к одной моей подружке приехали родственники из Тулы, так я у них выпросила. Дома побоялись их есть, пока отец не увидел где-то на станции в Завидове, что они должны быть красными. Узнал он и о том, что их снимать надо до морозов и класть на печку. Только тогда первым отец и попробовал.
В Александровке не у всех были сады, держали, но некоторые содержали. У Челышковых, у нашей бабки, у Волковых большой сад был, - это у потомков тех первых кузнецов, которые здесь издавна жили. Какой у их дома тополь стоял, как шелестел на ветру! Листья у него - как кожаные, как у мать-и-мачехи.
Сестра моя была ярая комсомолка. Помню, косу отрезала и целую неделю матери не показывалась. Платком голову повяжет, сверху напихает тряпок, как будто там у нее коса. Значки тогда носили «СВБ» - «Союз воинствующих безбожников». Сестра наперла: «Сними, мама, иконы. И младшая сестра сейчас пионеркой станет, а у нас иконы». Так вот, в этой комнате, где мы жили, мама иконы сняла под давлением, а в их родительской комнате иконы оставались до конца.
Даже когда дом собирались сносить, их первую очередь мама выносила. Отец ей и говорит: «Куда ты этот багаж несешь? У нас с тобой двухкомнатная квартира. В большую комнату? Дети придут навестить, а у тебя тут развешано. Если в маленькую - так там всем твоим Спасителям дышать будет нечем».
Раньше ходили нищие по домам, милостыню просили: «Подайте Христа ради!». Не любил их отец. Как начнет ругаться: «В наше- то время! Бери земли, паши, копай, сажай, собирай урожай!» Смерть, как он их не любил. Мама даже боялась подавать, если только кому старенькому подаст. Так и то ворчит отец: «Что она, детей не родила? Или выгнали ее дети-то?».
Когда стали строить вторую девятиэтажную высотку на ул. Горького, ближнюю к Александровке, тогда и снесли наш старый дом.
Антонина Гордеевна Коротенкова: - В ФЗУ обучались несколько групп: формовщики, живописцы, обжигальщики, - по профессиям все. Такие вечера мы устраивали! Песни пели, танцевали, сценки разные устраивали. Когда из Корчевы к нам переехал Александр Иванович Цветков, здорово у нас это дело пошло, - помогал нам много. Я все больше романсы с ним пела, исполняла сценки из оперетт: «Мой любимы старый дед», ой, - всякие. «Каховка» - вот еще мой «конек» был! Всегда зал апплодировал. «Смело, товарищи, в ногу» тоже очень популярна была, «Москва майская». Как я все это люблю! Уже мне было 62 года, когда я работала в ДК им. Воровского худруком и зав. молодежным сектором. В таком-то возрасте, представляете?
А тогда пианино только в ДК было. В ФЗУ ребята приходили со своими гармошками, - кто с чем. Вот Подъячевы все на баяне хорошо играли, а Вася Подъячев - тот еще и на скрипке. Александр Иванович ему аккомпанировал. Бож ты мой! Никого не осталось уже. Девяносто шестой год - с ума сойти. Крайний дом Серебряковых по Свободе, - что в низинке перед Народной, - там молодежь собиралась, под гармошку кадриль или «Русскую» плясала. Танцев на улице не было, нет. Плясали зато отчаянно, - ой, как вспомнишь! Лет в двенадцать я уже во всю «дробила»!
Вечером женщины, как коров подоят, уберут, - выходят все на улицу Кто пляшет, кто поет, кто семечки щелкает. Когда мама так выходила, папа говорил: «Ну, долговолосые, опять будут час болтать!» Напротив нашего дом Хромовых стоял, на лавочке они и сидели все. Но, хотя мама... мама очень книги читать любила, прямо погибала в книгах.
А танцевальные вечера проводили в клубе. Полы там наскоблют-намоют, - тоже некрашеные они были. Приходили туда все нарядные, Алесандр Иванович садится за пианино, вальс играет. Штрауса очень любили, особенно когда Подьячев или Кистов со скрипкой придут поиграть. Мы, девчонки, сидим тихо, перешептываемся. А ребята напротив у стены стоят. Вальс. Потом кто-то из ребят подходит так, и без «церемониала» всякого берет твою руку, - Пойдем! Просто это было: не спрашивали разрешения с тобой потанцевать.
Один я вечер помню. Мама мне сшила у портнихи черное бархатное платье по фигуре, - а фигура хорошая была! - ворот такой большой, шелковый. Когда я вошла в зал, девчонки ахнули! Под бархат - дорого!
Но я была одна дочь, и папа хорошо зарабатывал. И вот подходит ко мне Валера... парень был, забыла фамилию, берет меня за руку. Так весь первый вальс мы только вдвоем и танцевали.
На заводской площади у главной конторы спортзал находился. Им Леша Елисеев руководил, сын старообрядческого священника. Когда в Народном Доме стало тесно, на выходные по вечерам его переоформляли в танцевальный зал, - это пока еще новый ДК не построили. Молодежи-то много было, да и постарше кто придет - ничего зазорного! Сюда, к заводу, помню, приезжали двое ребят из Корчевы, все учили нас под патефон танго танцевать... Ой, что было..!
Анна Михайловна Захарова: - Приехал к нам молодой учитель русского языка и литературы Дмитрий Иванович Тихонов. Я в девятом классе училась. Интересный такой, кудрявый, в очках, красиво одевается... Для нас, провинциалочек, он явился и Печориным, и Онегиным в одном лице, - все девчонки в него сразу влюбились. Ну, мужчина всегда видит, когда ему девушка симпатизирует, а мы-то ему и симпатизировали буквально все. Выходили к доске с замиранием сердца, одергивали платьице, да чтобы грудь было видно... Был еще один молодой учитель - географ, тоже очень привлекательный.
Была у нас такая игра - «горелки», в которую мы играли в бору. Вот стоят пары - парень с девушкой. Друг за другом. Один водящий. Обязательно должны быть сумерки - самое блаженное время для симпатий. Все смотрят в небо и поют: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло. Глянь на небо, - там птички летят, колокольчики звенят, там Марью кричат!». Если водит парень, то вызывают, конечно, девушку. Девушка из пары бросает своего друга, бежит вперед. Ей навстречу летит водящий, а сзади догоняет брошенный парень. Кто вперед с ней встретится? Самое интересное происходит, если водящий бывает первым и отбивает пару. Ну и какая была привычка у нашего Дмитрия Иваныча? Сцапает тебя и сейчас поцелует где-нибудь за кустом, за деревом.
Из Александровки нас было четыре подруги, - кстати, Лубова, мама Милы, одна из нас. Так вот, идти домой нам в одну сторону, и всегда мы завидовали корчевским, которых провожал Дмитрий Иваныч, так как он тоже жил на том участке. Идем мы домой и делимся впечатлениями:
-А вы знаете, девчонки, меня Тихонов поцеловал!
-А меня географ!
Оказывается, нас уже всех перецеловали! Потом сидим, млеем на уроке...
Девочки корчевские ходили все с шелковыми ленточками, а нам мама что в косы вплетала? Тряпочки. Мама когда нам платья шьет, какие остаются лоскуточки - приберегаешь себе в косички заплести.
Ой...! Уж в девятом классе хотелось прихорашиваться. Я все просила у матери косы отрезать. С промтоварами перед войной очень плохо было, с мылом особенно, и мучительно было длинные волосы мыть. Отрезала-таки, упросила мать. Навела прическу Никаких бигуди и в помине не было, на тряпочки волосы накручивали. Все, прихожу в школу. Урок литературы. У Дмитрия Ивановича всегда привычка войти, всех оглядеть, сказать: «Так, мои красавицы, все живы-здоровы?» Посмотрел на меня внимательно:
-Ну, что ж, давно мы Анютку Капитонову не слушали.
Это значит меня. Ой, замерла. Маяковский, «Стихи о советском паспорте». До середины прочитала, и вдруг заклинило. Дальше не идет, и все тут. Глаза вниз, стыдно очень. А он так, с ехидством:
- Что ж, сегодня тебе прощаю. Вижу, фасон ты навела, старалась. Красиво, даже очень красиво. Но вот стихотворение не выучила. Времени, наверное, не хватило?
Все. Что б я больше еще накрутилась? Кончено дело. Вот как боялись, стыдились учителей.
Потом, во время войны Дмитрий Иванович педагогическую деятельность оставил, служил завгороно, секретарем райкома.
У нас в начальной школе были две замечательные учительницы, закончившие бестужевские курсы, - ну очень образованные. Одна из них - Золотова Елизавета Ивановна. На заводе работал главным бухгалтером Золотов Иван Иванович, - это ее брат. Оба были холостые и староверы, вели очень скромную жизнь. Прожили здесь, в Конакове, до глубокой старости.
Тамара Ивановна Крылова: - В седьмом классе учились мы в Чижевской школе по фамилии директора, что на Первомайской улице. Класс был старшим, выпускным, и мы немного «задирали нос». В учкоме одни семиклассники, во всех школьных делах, кружках верховодили, следили за дисциплиной. Но и сами были «не без греха»...
На уроке Конституции Нинка увлеклась разговором с соседкой по парте. Учитель видит это и неожиданно спрашивает ее: «Назови основной принцип коммунизма». Она встает, не соображая, о чем ее спрашивают, а сзади Донат шепчет: «Дураков работа любит». И наша Нинка громко, на весь класс, отвечает: «Дураков работа любит!». Весь класс замер, разинув рты, даже никто не засмеялся, а бедный преподаватель так побледнел, что казалось, его сейчас удар хватит. В ту пору такое сказать, да еще в школе на политическом уроке! Но, слава Богу, хватило ума не афишировать этот курьезный случай, и все обошлось без последствий.
Еще одно столкновение запомнилось с «классной». Вызвала она меня к доске разобрать предложение по частям речи. Я быстро ответила, обернулась и... встретилась с ней взглядом, как будто зацепилась за него. Она медленно стала приближаться ко мне от последней парты по проходу, не мигая, глядя в мои глаза, подходит вплотную, нос к носу, и только тогда произносит: «Садитесь, Чудина. Отлично». Я как во сне иду к своему месту. Звенит звонок. Все меня окружили, спрашивают, что произошло, а я и сама не знаю. Наверное, это был какой-то гипноз.
Антонина Гордеевна Коротенкова: -Боялись говорить об этом... Пропал человек, и ни у кого не спросишь. Вот Комков Женя, парнишка совсем, лет 16-ти, в ФЗУ учился. Жили они на Первомайской, второй дом от ДК. Вот, пропал Женя. Следом за ним - его друг, Борис Бураков, красивый такой парень. Сейчас бы в милицию обратились, в розыск. А тогда - нет. И все молчали, боялись. Еще на Свободе один мужчина, Бахвалов. Тоже, был - и нет его. Исчез. Папа чуть не попал под это дело, - на него в газету написали, что он дом как- то не так построил, еще что-то... Но, слава Богу, нас пронесло.
Тамара Ивановна Крылова: -Самым ярким впечатлением детства были съемки кинофильма «Груня Корнакова» — «Соловей-соловушка», как он вначале назывался. Это был первый цветной и один из первых звуковых фильмов.
Летом 1935 года в Конаково приехала съемочная группа, и на какое-то время город потерял покой — все разговоры, все события крутились вокруг съемок. Участники съемочной группы и артисты жили по квартирам у конаковцев. В бору, у Старо-Почтовой улицы, появилась постройка — что-то вроде кафе-столовой с кухней и столиками под навесом. Между соснами повешены гамаки, натянута волейбольная сетка. Здесь артисты обедали, отдыхали после съемок.
Фаянсовый завод стал съемочной площадкой, а многие рабочие завода — статистами в массовках. Мама моя достала из сундука старомодное платье и ходила на эти массовки. По знаку режиссера они бегали по заводскому двору, кидали тарелки из окон завода. После таких сцен весь заводской двор был завален черепками.
Мы, ребятишки, были вездесущими. Хотелось побывать сразу во всех местах: где идут съемки, поиграть в волейбол, пока артистов нет в столовой. Все было безумно интересно.
Особенно поразил эпизод с горящим заводом. В кино, на экране, огромный деревянный двухэтажный завод горит. Из окон вырывается пламя, в пламени мечутся люди, выскакивают из огня — смотреть жутко! А снимали этот эпизод так. На пустыре возле Донховки построили большой, выше человеческого роста, деревянный макет. Макет подожгли, и никаких метавшихся, обезумевших людей не было. Просто ярко горел деревянный сарай со множеством окон, да пожарные время от времени заливали пламя по указанию режиссера. На наших глазах творилось чудо. Тогда, в 35-м, такие съемки были просто волшебством. Все жители города с живейшим интересом следили за съемками, старались помочь чем могли.
В тихой заводи на Донховке, возле пешеходных мостков, росли чудесные белые кувшинки, желтые кубышки. Для съемок эпизода с казаками, срывавшимися на всем скаку с мостков в воду кадры эти в фильм не вошли, а жаль, нужно было, чтобы среди кувшинок плавали гуси. По первому же зову хозяйки притащили больше полусотни разных гусей. Для них сделали специальный загон, где «крикливые артисты» ждали своего «звездного часа».
Когда в 1936 году кинофильм «Соловей- соловушка» вышел на экраны, конаковцы были первыми зрителями. Фильм показывали в старом клубе на берегу Донховки целую неделю по нескольку сеансов в день. Так что посмотрели его все конаковцы, и не по одному разу. После кино долго вспоминали и горячо обсуждали каждый эпизод: что вошло в фильм, а что осталось за кадром.
Антонина Гордеевна Коротенкова: Поскольку я занималась в драматическом кружке, то меня взяли сниматься в массовки. Эпизод такой помню: мы все в платках цветных, надетых по-старообрядчески, «под булавочку», разыгрываем «женский бунт» - загоняем полицейских в Донховку. Они все в форме, - человек восемь их, - а мы с палками за ними гонимся и там, где «лавы» были, туда их и скинули в купавки. А Экк при этом, помню, кричал такими словами, что мы не знали, куда лицо от стыда спрятать. Потом смотрели себя в кино, несколько раз ходили.
Тамара Ивановна Крылова: - Наш сосновый бор во все времена был любимым местом отдыха. В праздники и по воскресным дням там часто устраивались массовые гулянья: на стадионе футбольные встречи и спортивные соревнования — городки, волейбол... На утоптанной площадке танцы под духовой оркестр или под баян. Под заливистую гармошку выбивают дробь и распевают озорные частушки, а рядом разыгрываются викторины, шуточные соревнования на сообразительность и ловкость; ребятишки на качелях — каждый находил себе развлечение по душе, мог быть и зрителем, и участником. Ну а гвоздем программы было кино. Бесплатное, как и все другие мероприятия. Когда стемнеет, натягивали полотно между двух сосен, и зрители рассаживались прямо на траву, по обе стороны экрана.
Сегодня новый фильм по повести Ги Де Мопассана «Пышка». Начинает собираться гроза. Среди непроглядной темноты ночи в отдалении сверкают молнии, погромыхивает гром. Самое время поспешить домой, пока гроза не застала. А может быть, она стороной пройдет? От экрана невозможно оторваться. Из нескольких сотен зрителей ни один не поднялся и не заспешил к дому. А гроза все ближе. И вот последние кадры! Конец!.. И с неба прямо над нашими головами раздается оглушительный грохот! Экран гаснет, непроглядная чернильная тьма и ливень обрушились на нас. Все бросились бежать к дому, но знакомой дороги не видать. Впереди кто- то в белой рубахе. Она мелькает в темноте как маяк. Все устремляются за ним, а этот длинноногий бегун залетел в мелкий ельник, и вся толпа — следом! Падают, теряют туфли, налетают на стволы деревьев. Шум ливня, сгибаемых ветром вершин сосен, треск грома. При вспышках молнии едва успеваешь определить направление. Выскакиваем из бора! Хорошо, что дом наш рядом, через прогон. За нами бегут еще человек десять знакомых и посторонних. В сенях, в кухне сразу становится тесно, на полу наводнение... Но мы под крышей — все неприятное позади, страх прошел. Всевозбужденные от пережитого, и уже разговоры, смех. Гроза уходит. Дождь начинает стихать. Наши нечаянные гости разбегаются по домам. Снимаю мокрое платье, подтираю лужи на полу... А поясок от платья дареный я потеряла. Жалко. Но искусство требует жертв.
Антонина Гордеевна Коротенкова: -На левой стороне улицы Свободы Александр Иванович Цветков с семьей жил. Отец его служил дьяконом в нашей церкви. А чуть подальше, за церковью проживал священник Воскресенский со своей большой семьей, - он вот и привил мне разные музыкальные способности. Фисгармония у него дома стояла с клавишами, на пианино похожая. Я дружила с его девчонками, - трое их было, два парня еще, - хорошая такая семья, интеллигентная очень. Пообедают, - всегда скажут: «Спасибо, папа. Спасибо, мама». Девочки занимались пением, а иногда вечерком и всей семьей под мамину фисгармонию поют. Песни русские, крестьянские, - народные. Не церковные, нет. И как-то незаметно я подпевать им стала. Лет 10-12 тогда мне было. Вот так и втянулась, и в хор церковный петь пошла. Вот идешь, бывало, через церковь на клирос, на тебя все оборачиваются, все тебя ждут... Какая-то во мне была гордость, - как на сцену важно заходила. Артистка! Ой, грешно, конечно... Потом священник папе все говорил: «Ну что ты ее в музыку насовсем не отдашь? Ведь слух у нее хороший, и нравилась очень мне их семья.
Анна Михайловна Захарова: - А я помню баню, еще при Кузнецове построенную. Она стояла на фабричной стороне, на набережной: как с железного моста съедешь, направо повернешь, тут на берегу она и стояла. Сейчас там спорткомплекс. Длинная, большая баня на два отделения с парилкой. Бесплатная. Отцу на заводе выдавали карточку такую, вроде открытки. Она разграфленная на все субботы, по времени на весь год. Число - суббота - и черная клеточка. Женская карточка и мужская. Вот идет мама, трое или четверо детей за ней, - за подол держатся. Заходит, и банщик на входе делает дырочку в клеточке - значит, баня использована. Мужики тоже должны вместе идти, два брата и отец. А по-другому никак. Баня больша- а- ая, а посредине душ. Нас человек десять ребятишек, встанем в круг, и стоим, как под дождем, пока мать попарится да помоется. Сходить в баню - это был целый ритуал. У нас, у матери, три девчонки. Старшая-то уж большая была, помогала нам волосы мыть. А мама мальчишку мыла, да еще с собой его на полок. А полок высоко-высоко, я ни разу туда и не лазила. В раздевалке такие скамейки длинные, и в стене - ячейки, куда свой узел ставишь и одежду вешаешь. И долго эта баня существовала. Во время войны я работала в детдоме, и нас приглашали в баню по пятницам, чтобы никто из населения нам не мешал. Был и специальный шкаф, где прожаривали одежду, потому как водились вши. Прожаривали детдомовское белье. Еще был чан большой, где щелок делали: заливали золу кипятком. И если ты хочешь помыться, то наливаешь в огромный ковшик щелока из чана, потом разбавляешь из-под крана холодной водой, и моешь голову. Ведь мыла-то не было. Детдомовских ребятишек перед баней проверяла медсестра, и мальчишек всех стригли наголо, под нулевку. А девочек - просто коротко. Новую баню на Белавинской построили уже после войны.
А сам детдом находился за ПТУ на Первомайской. Построенный «шатром», и вероятно, небедным человеком в Корчеве, на больших санях зимой 37-го его перевезли в Конаково. Одноэтажный, большой, мне он дом колхозника в Твери напоминал. Сначала в нем был детсад, но в октябре 41-го в Клину разбомбили состав с детьми, оставшихся в живых привезли с какой-то оказией в Конаково. Вот детсад и стал им постоянным прибежищем. Привозили сюда детей и позже. Некоторые из них после окончания семилетки и ПТУ остались жить в Конакове. Просуществовал детдом до 1955-го года, а оставшихся на тот момент 23 человека отвезли в Белый Городок под Кимры.
У нас первая лодка, - папа сделал, - не поверите, из сундука! Был большой сундук у матери, что пальто не складывая ложилось, - литой, проклеенный. Хранить уж стало особенно нечего, - и что он место занимает в сенях? Они с братом верх обрезали, обпилили, из горбатой крышки сделали нос, вместе обе части досками сколотили, весла приспособили, и даже какой-то мотор в середине поставили. Крутится, дымит, стрекочет, фыркает. Но едет!
Примерно в 35-м в лесном хозяйстве стали наводить порядок, запретили порубки леса, которым до тех пор топили печи фаянсового завода. Раскопали 2-е Моховое.
1-е Моховое - это Шумново, откуда по деревянной узкоколейке доставляли на завод торф, Шумновский проезд называется сейчас эта дорога. На 2-е Моховое уже сделали настоящую чугунную узкоколейку по нынешней улице Строителей. С торца моего дома № 14 стоит старый тополь - как раз через улицу и находился вокзал. Вокзал был деревянный. До сих пор помню: бак, кружка на цепочке, и у самой двери огромный таз - плевательница. Почему нас плевать организовывали в это одно место? Даже в больнице плевательницы везде стояли. Рядом был магазин «Железнодорожный», который и сейчас еще называют «Железкой». Ходили маленькие вагончики до болота, а когда продукции на заводе стало много, эту узкоколейку соединили с Решетниковым. Так появились в городе улицы Вокзальные. Вокзал планировали там сделать, но строительство ГРЭС внесло поправки.
Старая железная дорога пересекала ул. Революции, далее шла по ул. Крупской, перед «Микроприбором», по старому железнодорожному мосту через Донховку, по Железнодорожному переулку, и далее уходила до станции «Моховое». Как только мост переедешь - сразу за ним была остановочка «Донховка». В здании «Железнодорожного» магазина раньше была кузница и ремонтная мастерская, обслуживающие железную дорогу, и когда делали ремонт в универмаге «Спутник» на другой стороне Донховки, товар временно перенесли в эти помещения. Часть товара прижилась тут, так получился магазин - хозяйственный и продуктовый. В деревянном здании вокзала не было туалета, люди возмущались и бегали в кусты. Вокзал сломали в 1965 году, когда вовсю ждали пуска новой ветки, ведущей напрямую из Москвы в новую часть города.
Сразу за вокзалом начиналась болотистая, сырая пустошь с мелколесьем: росли небольшие сосенки. Как папа говорил: «Сто лет стоят, но росту им нет». Силы нет в земле. Здесь была клюква, пьяница, и шло это мелколесье до ветлечебницы, до самого упора в белавинский лес. От хоккейного корта почти до 6-й школы вдоль берега тянулась низина, и была там огромная свалка фаянсовых черепков. Здесь сгружали обожженный материал, формы глиняные и гипсовые. Тут и бочки худые, банки, тряпки... Тут и ручей, в который нечистоты из конюшни стекали, - сейчас его загнали в трубу.
Дома на месте бывшей свалки выстроены уже позже. Вот школьный участок копаем - так одни черепки! На свалке работала «керосинка» - огромные две цистерны с керосином, где отоваривалось население. Рядом была лесопилка, от которой тоже было очень много отходов. Здесь делали ящики - тару для посуды. Когда лесопилку с керосинкой ликвидировали, отходов сюда стали свозить еще больше. Потом здесь поработали бульдозеры, и они немного привели в порядок эту местность. На этих черепках частично выстроены улицы Маяковского и Строителей. Старые двухэтажные кирпичные дома на улице Маяковского здесь были построены по принципу МЖК: молодые семьи кооперировались на строительство перед самой войной. Какие-то из них уже давно снесли, но сколько-то еще до сих пор остались возле 6-й школы. А саму школу заложили уже в 60-м.
Тамара Ивановна Крылова: - «Кукушка» ходила от Конакова до Решетникова. Все так называли этот паровоз. Но машинист, Иван Иванович Вилейто, очень обижался на это прозвище. На этом паровозе ездил сам император Николай II, о чем гласит табличка в будке машиниста: первый исторический паровоз на Николаевской железной дороге. Это тебе не «комар чихнул». А неуважительное «кукушка» прочно прилипло за то, что этот исторический экспонат ходил без расписания, обслуживая нужды фаянсового завода. Для пассажиров прицеплялась теплушка — товарный вагон с железной печкой посредине, которую пассажиры во время пути топили торфом. Ездили бесплатно. Но когда кончались дрова, Иван Иванович останавливал своего исторического коня у очередной клади дров возле ж/д полотна, и пассажиры, выстроившись в цепочку, грузили в тендер метровые поленья для паровозной топки. Загрузившись, машинист длинным гудком созывал разбредшихся по лесу пассажиров и отправлялся дальше. Когда «кукушка» не приходила в Решетниково, приходилось либо ждать неопределенное время, либо идти пешком по шпалам. Налегке, да в хорошую погоду, эти 30 километров за 5 часов проходишь запросто, да еще вечером на танцы бегаешь.
Анна Михайловна Захарова: - Когда исчерпали запасы торфа в Шумнове, специалисты из института Радченко разведали очень хорошие, древние запасы в болоте на «Моховом». Туда проложили из Конакова узкоколейку, и почему-то из Рязани сюда было прислано много мужчин и женщин. Годы-то тридцатые, голодные... В Конакове иногда они появлялись. Их так и звали - «торфушки». Хотя в Рязани лесов почти нет, почему-то казались они нам грубыми, неотесанными, - какими-то странными по сравнению с нашей-то молодежью. Мы уж тут обкультурились... Сначала торф возили зимой на лошадях, и в перевозках участвовали все окрестные деревни, а когда протянули узкоколейку, стали возить в вагонетках. Обычно ее тащила лошадь, а уж если в гору - так надо помогать.
Добыча прямо-таки первобытная: срубали мелколесье, срывали мшистый слой и вырезали в торфе такие кирпичи. Получалась длинная траншея. Это делали мужчины, потому что очень тяжело работать по колено в жижели. Летом-то прохладно, хорошо... Кирпичи клали на краешек нетронутыми, домиком, чтобы они просыхали. Карьер идет длинный, так эту змейку в длину и гнали. Во время войны два лета, до самых до холодов, наши ученики 6-8 классов участвовали в торфоразработках на Моховом: перекладывали эти «торфинки» и грузили их по корзинкам, когда те подсохнут. Штук по пятнадцать торфин в каждой. Потом уж появился комбайн.
От Старобазарной площади по переулку мимо старообрядческой церкви через луг был выход на мост через Донховку, прямо на Александровку. По нему и на лошадях можно было ездить. Улица-то была мощеная камнем.
Путь на Завидово начинался со Старопочтовой и уходил в бор. Далее наезженная дорога шла по левому краю на деревеньку Сучки. Потом через Плоски и Свердлово - уже на Завидово. От Свердлово она поднималась от Волги вверх, и попрямее шла уже лесом.
Немного не доходя до лесхоза, в лесном массиве, находилась бойня. Сам-то лесхоз образовался много позже, после войны. На бойне два дома было: где лесник жил и мясной склад со льдом для долгого хранения. Еще рядом стояли два железных контейнера: если летом, к примеру, частнику скотину забьют, то ненадолго тушу в контейнер сразу помещали, чтоб мухи не садились. У нас как-то корова ноги сломала, пришлось на лошади ее отвезти на бойню... Еще сторожа, помню, долго ждали... Шкуру, рога, копыта и внутренности частник получал назад для сдачи в специальный приемный пункт. Пусть и небольшие, но все же деньги.
Анна Михайловна Захарова: В 1936-м, перед самым затоплением водохранилища, в район, где сегодня находятся дома №16 и №18 по ул. Энергетиков, из Корчевы перевезли крахмало-паточный завод. Два или три длинных деревянных сарая, которые потом окрестили «пищеком-бинатом». Там принимали от сельского населения картошку, свеклу, морковь, клюкву, бруснику, грибы... Перерабатывали эту продукцию, консервировали, сушили.
Рядом на участке даже помидоры выращивали. Когда немцев от Москвы отогнали, на нашем поле помидоры зрели. Ивы- садили «трудовой десант»: в основном это были узбеки, таджики, в тюбетейках все. Как только они ели эти недозрелые помидоры, зеленые и немытые? Потом они ДЗО- ты они строили. Вот, например, на пригорке, где сейчас находится клуб «Энергетик», вырыт был большой ДЗОТ. В кого стрелять собирались?
Комбинат всю войну кормил окрестное население. Из картошки получали крахмал, а жмых, что остается, люди брали себе наеду, а что уж совсем есть нельзя - скотине в печках варили. Из ягодных отходов, помню, знатный кисель получался.
Потом местные умельцы стали потихоньку водочку из картошки гнать, самогон. Директором тогда был мой однофамилец по мужу - Захаров. Когда крахмала стало совсем мало, зато водка текла рекой, директора куда-то увезли, и больше мы его не видели.
После войны, вплоть до 1970-х, на комбинате лимонад готовили и разливали: ситро, дюшес, крем-сода... - только сладкие воспоминания остались. Немного выше по течению ручья, примерно в районе Торгового центра, в начале 60-х вдруг появилось частное хозяйство. Там кроликов в клетках разводили, и до 90 штук их было, но хозяин, помню, прогорел на чем-то. Свернул он свое производство и так же неожиданно исчез. А на месте 7-й школы стояла колхозная ферма.
Тамара Ивановна Крылова: Сданы последние экзамены. Наш седьмой класс выпускной, и по этому поводу будет прощальный вечер — первый в нашей жизни! Вечер был такой интересный, веселый. Отличникам, и мне в том числе, торжественно вручали Почетные грамоты, а всему нашему классу фаянсовый завод выделил путевки на сельскохозяйственную выставку в Москву. А потом - угощение и танцы под патефон. Через две недели мы должны были всем классом ехать на ВДНХ.
А 22 июня началась война...
Июль - август 1941-го. Уже месяц идет война. Вести с фронтов тревожные. Мужчины ушли воевать. Но завод фаянсовый работает. Пока работает. Рабочих не хватает. С началом войны кончились школьные каникулы. Нас посылают то на погрузку - разгрузку вагонов, то на дежурства, то разносить повестки. Старшеклассников мобилизовали на работу: кого на завод, а кого на торфоразработку, на 2-е Моховое болото.
Завод эвакуируется. Грузят на баржи станки, оборудование, уезжают семьи рабочих, специалистов. Мы остаемся: мама больна заболела тифом на рытье укреплений под Ржевом, бабушке 80 лет — куда трогаться из родных стен? На сердце тревога и растерянность перед неизвестностью.
Стою на обрывистом берегу Волги, прислонясь к сосне, и гляжу на необозримые ее просторы. Сверху, из-за карачаровского поворота маленький буксирный пароходик медленно тянет караван барж. На баржах очень много людей, на веревках сушится белье — наверное, это эвакуированные из Калинина. И разносится с барж на всю волжскую ширь песня «Вниз по матушке, по Волге». Она звучит так могуче, так широко, так одухотворенно, что слезы подкатывают к горлу, льются из глаз, а я не замечаю, что плачу.
1 сентября мы отправились в школу. И в первый тот день во время урока была объявлена по радио воздушная тревога. Никто не знал, что делать, и мы всей школой во главе с учителями побежали в лес спасаться через открытое поле — тогда не было за школой Первомайской улицы. Хорошо, что тревога оказалась ложной. Больше занятий в школах не было.
После эвакуации жизнь в городе как бы замерла: не работали учреждения, магазины, не было газет, молчало радио, не осталось привычной власти. Мы жили оторван- но, в полном неведении о происходящих совсем недалеко грозных, трагических событиях войны. Где наши? Где немцы? Что в мире делается вот за этой кромкой леса? Только доносились иногда, как дальние раскаты грома, отголоски взрывов.
Ноябрь-декабрь 1941-го года. Конаково было тогда городом прифронтовым. После ожесточенных боев прямо с поля привозили раненых. Их размещали в ДК им. Воровского, который стал на время госпиталем. В зрительном зале на койках и прямо на покатом полу сплошь рядами лежали раненые. Сколько их там было? Наверное, сотни. Полумрак и бесконечно высокий гулкий потолок как бы увеличивали и без того большое помещение. К раненым подходили сестры, делали перевязки, уколы. Мы, подруги — Нина Олехова, Галя Осетрова, Инна Турикова и я — приходили туда и как могли помогали: кому воды подать, поправить одеяло или шинель, позвать сестру к тяжелораненому, просто поговорить с кем-то.
Госпиталь в ДК им. Воровского был недолго. Раненых потом кого эвакуировали, кого разместили в более подходящих условиях. Но, думается, в ДК надо бы иметь какой-то памятный знак о том времени.
Директор завода выехал на Восток вместе с эвакуированным оборудованием. Все здания предприятия, силовые и тепловые установки были заминированы. Завод было приказано взорвать. Одно движение руки Антипа Семеновича Вьюкова, оставшегося руководить предприятием - и все взлетит на воздух.
Соседка тетя Шура Харламова кричит мне:
— Ты чего зеваешь? У моста все соль тащат с баржи! Беги, а то не достанется.
Я хватаю ведро и бегу на берег Донховки к мосту, где причалили баржи. Там толпа народу, шум, но соблюдается очередь, кто-то руководит раздачей. Соль насыпают в сумки, мешки, ведра. Мне насыпают в ведро соли, я занимаю очередь еще раз, а полученную отношу домой. К вечеру вся соль была роздана, чтобы она не досталась немцам. Мудрое решение! Эта соль не одним нам помогла выжить. Продовольствия в городе не было, а подпол пустой, только небольшой бочонок заквашенных зеленых капустных листьев. Из них бабушка варила щи — вода да капуста, — а иногда пекла хлеб, добавляя лебеду, еще какую-то траву, картошку, отруби "для связи". Хлеб такой черный, клейкий, когда его режешь - к ножу прилипает, когда ешь - к зубам и небу, и никак его языком не отдерешь...
Невеселую шутку повторяли тогда конаковцы в свое утешение: «Немец придет, все города заберет. Оставит две столицы — Конаково и Горицы». Горицы — дальняя деревня, куда мама и другие конаковцы ходили с саночками менять вещи и соль на картошку. Однажды она вернулась домой, повязанная фартуком вместо теплого шерстяного платка. Ничего не удалось выменять, и чтобы не идти домой с пустыми руками, отдала платок с головы за ведро картошки. В придачу хозяйка дала ей крынку молока и краюшку хлеба. Боже мой! Какое же это было счастье — есть настоящий хлеб, да еще с молоком! Я держу в руке душистый ломоть, стараюсь откусывать понемногу, чтобы продлить удовольствие, и припоминаю слова молитвы «Отче наш»: «...Хлеб наш насущный, даждь нам днесь...».
Предприятия города сумели перестроить производство на военный лад. Люди близко к сердцу приняли лозунг-призыв: "Все для фронта, все для победы!". Фаянсовый завод ремонтировал танки, орудия, другую военную технику. Выпускали санитарный фаянс, кружки, миски, тарелки, подкладные судна и другую посуду для госпиталей.
До войны годами сливали в речку Донховку глиняные отходы с фаянсовой фабрики. В войну же сырье для нее привозить перестали, основное оборудование эвакуировали, но кое-что осталось. Вот и стали добывать из Донховки глину - ту, что осела на дне. Зимой вода спадает, дно обнажается - работать легче. А глина серая, вперемежку с илом, отходами, но такая нужная...
Для нужд фронта производили продукцию и другие предприятия. Райпром-комбинат катал валенки, райпищекомбинат сушил картофель, промартель "Красная Звезда" шила постельное и нательное белье, рыбозавод добывал рыбу. Лесхоз заготавливал топливо древесину для Москвы и отправлял её по Волге и каналу Десятки горожан обслуживали два госпиталя, размещенные в клубе фаянсового завода и в Карачарово, шефствовали над ранеными.
В то время по карточкам выдавали хлеба: рабочим - 500 граммов в день, служащим - 400, иждивенцам - 200 граммов. Вместо сахара рабочий получал на месяц 400 граммов конфет-подушечек, иждивенец - половину. Другие продукты выдавали редко.
Два очага поддерживали жизнь в городе. Первый — мехцех завода, маленькое энергетическое его сердце. Там были движок и мельница, на которой мололи наши сушеные картофельные очистки и жалкие крохи зерна, выменянные по деревням. Это было спасение от голода.
Вторым была баня. Благо ее трудно переоценить. В банные дни народу набивалось битком, в основном женщины с детьми. По три — четыре часа стояли в очереди. В мужское отделение очереди не было, потому как в городе мужиков почти не осталось - старики да мальчишки. Потому они мылись до двух часов. Задолго до этого перед дверью мужского отделения выстраивалась женская очередь.
Зима 1941 — 42 гг. была очень снежной и морозной. Приходилось расчищать дороги. К нужным местам добирались на лыжах, а лопаты за нами везли на лошади. Пока бежишь на лыжах, кидаешь снег, мороза не замечаешь, даже жарко. Но одежонка кое-какая: старенькое короткое пальтишко, платье до коленок и чулки. Теплых- то штанов или рейтузов не было. В работе не заметишь, как обморозишь ноги выше коленок. Бабушка сокрушается, что опять обморозила голяшки, и смазывает из заветной баночки гусиным жиром мои распухшие, покрасневшие ноги, поит горячим чаем с сушеной малиной. Забираюсь спать на печь, чтобы хорошенько пропотеть. А через день-другой снова надо ехать на расчистку дорог. И ведь всерьез-то не болела! Что это — молодость, закалка, осознанная необходимость? Или просто Господь хранил?
В середине декабря 1941 года в Конаково с фронта прибыла какая-то воинская часть на отдых и пополнение. Солдат разместили по домам местных жителей. У нас в доме поселились два лейтенанта — Саша Лепилкин и Никита Колосов, большой, добродушный, с юмором украинец. В нашем маленьком домишке стало очень людно. Приходили военные по делам и просто «на огонек». Иногда по вечерам за самоваром играли в карты, заводили патефон. Патефон этот они возили с собой, и было только две пластинки с песнями, под которые можно было танцевать «Рио-Рита» и еще какая-то. Остальные пластинки целый ящик были с какими-то политическим речами руководителей партии. Когда часть уехала, эти пластинки так и остались у нас, и ящик этот долго стоял на чердаке. С военными мы ходили в кино и на танцы в тот же ДК. Там же отмечали и новый 1942 год. А после Нового года, 5 января, проводили мы наших лейтенантов снова на фронт.
Немцев отогнали от Москвы, и с 20 января 1942 года возобновились занятия в школе. В промороженном здании холоднее, чем на улице. Чернила в чернильницах замерзают. Мы сидим на уроках в пальто, шапках, валенках. Нужны дрова!
И вот всей школой отправляемся на заготовку дров. Березовая роща в конце улицы Свободы наполняется ребячьими голосами, визгом пил, стуком топоров. Азарта много, а умения, сноровки нет. Того и гляди, зацепит кого-нибудь падающим деревом или кто поранит себя.
В школу дрова возили на санках. Дежурные топили по очереди печи, и школа наша оттаяла, согрелась. Зиму мы благополучно перезимовали. А по весне освобожденных от экзаменов мальчишек десятых классов провожали в армию.
Всю зиму бабушка собирала от каждой картошины глазки, верхушки, очистки. Пересыпала золой, толченым углем.
Весной Комсомольский сквер был поделен на участки под огороды. Маме выделили там десять соток земли. Каждый день после уроков иду теперь не домой, а на свою полосу.
Луговина тяжелая, глинистая, каменистая, с трудом поддается лопате. Как же медленно продвигается дело! После работы приходит на помощь мама. Она подбадривает меня: «Давай, дочка, старайся. Кончик невелик, а лениться не велит. Вот докопаем до этого колышка - отдохнем». Когда участок вскопали, заборонили его тяжелой конной бороной, впрягшись в нее с мамой вместо лошади. Потом сажали эти крохотные росточки-глазки, все, что собиралось для посадки. Казалось, что из такого мусора вырастет? Но, видно, столько было вложено в эти маленькие картофельные глазки заботы, труда, надежды, молитв, что урожай получили отменный: с 10 соток — 30 мешков отличной картошки. Отныне голод нам не грозил. До конца войны на этом участке выращивали картошку.
Антонина Гордеевна Коротенкова: - Когда война началась, я оказалась в «интересном» положении, и меня не послали, как многих, рыть куда-то окопы, а послали работать на пищекомбинат в Александровку. Несколько длинных деревянных бараков вдоль ручья - весь комбинат- то. Там я и тесто месила, и пироги пекла для раненых, что во Дворце культуры на излечении находились. Ой, много их было, раненых.
42-й был холодный, и 43-й тоже, не теплее ничуть. Зимой часа в 4 вечера, когда рабочий день у меня закончился, прихожу я домой. В пальтишке, повязанная платком с узлом сзади под лопатками, с бидончиком супа, что нам бесплатно на комбинате выдавали. Замерзла, посинела вся. Захожу в комнату, а там за столом сидят папа, мама и... муж мой! Он подходит ко мне, обнял меня, поцеловал... а я готова была хоть сквозь землю провалиться... Как же так, целоваться при родителях-то? Лицо мне сразу в жар как кинуло! Чуть не сгорела со стыда. Вот ведь какая была! Сутки всего дали мужу, переформировывали их под Москвой. Вот он и заскочил сюда.
Тамара Ивановна Крылова: - Летом 1943 года в школьные каникулы работали мы с девчонками Ниной Волковой, Ниной Олеховой, Инной Туриковой в ОСВОДе Общество спасения на водах. Легкая деревянная будочка наша стояла на обрывистом мысу при впадении Донховки в Волгу, у бывшего тубсанатория. Под обрывом несколько спасательных лодок, вытащенных на песок. Лодки запирать не полагалось, чтобы при необходимости быстро можно было столкнуть в воду, а весла, чтобы лодки не могли украсть, мы прятали в своей будке вместе с другим спасательным инвентарем. Но лодки по ночам у нас, увы, воровали! И не раз. В Карачарове госпиталь. Выздоравливавшие раненые бойцы приспособились бегать на танцы в Конаково.
Вот и приспособились парни: потихоньку лодку столкнут на воду, пару досок из забора выломают и катаются туда-сюда. Утром мы, обнаружив пропажу, отправлялись разыскивать ее по камышам и заводям.
Конаково, 1943 г. Наш город не был оккупирован, и близко немцев мы не видели. В 1941 году довелось увидеть только одного пленного немца. Его вел под конвоем вооруженный солдат по нашей улице, и новость эта передавалась от дома к дому — «Немца ведут! Немца ведут!». Он шел прямо, с видом победителя, глядел свысока. А в 43-м на заводе уже работало много пленных немцев, но это были совсем другие немцы, ничем не напоминавшие того, первого.
Я работаю на складе топлива вместо мамы, разгружаю вагонетки с дровами в люк. В подвале у печей работают пленные. Пока нет вагонетки, спускаюсь в подвал, в бригадную каптерку. Настроение хорошее, и я напеваю «Вальс Штрауса» из известного кинофильма.
Пленный немец толкает пустую вагонетку, улыбается и начинает подпевать. Только тогда я сообразила, что Штраус — немецкий композитор! Потом мы разговариваем. Мои познания в немецком настолько скудны, что приходится с трудом подбирать слова. Но кое-что я поняла. Он из Кельна, клерк, отец погиб в 41-м. Дома мать и сестра... Интересно поговорить с живым немцем, но застучали по крышке люка — надо идти работать. Больше я этого немца не встречала.
Пленные немцы работают и на заготовке дров на Шумновском болоте. Их привозят утром на платформах по узкоколейке, и они пилят, грузят готовые дрова на платформы. Вечером, после их ухода, разрешалось заготавливать дрова рабочим для себя сучья, вершинник, заодно очищалась вырубка от валежника. В конце дня мы идем с мамой на вырубку по рельсам узкоколейки, держась за руки для равновесия. Так легче идти — тропинок там не натоптано. До темноты рубим, стаскиваем в кучи сучья, годные на топливо. Уже темно. Невдалеке стог сена. Усталые, поужинав, забираемся на стог и зарываемся в душистое сено. Вокруг ничем не нарушаемые тишина и покой, над головой темное, глубокое бархатное небо, усеянное крупными яркими августовскими звездами. Они завораживают, зовут. Ты наедине с этим волшебным миром, растворяешься в нем. Боже! До чего же прекрасен мир!
Утром кончилась сказка! Мы принимаемся за работу. До прихода немцев нам нужно загрузить свою платформу заготовленными с вечера дровами. Паровозик привезет их к заводу. А оттуда не спеша перевозим свои дровишки домой. Будет зимой тепло в нашем доме.
Тяжесть труда, царапины, синяки, мозоли быстро забылись, а вот та августовская ночь на стогу, та удивительная, волшебная сказка жива в душе и доныне!
В первые же дни войны из Конаковского района было призвано в армию 3275 человек. В последующие годы ушли на фронт ещё более 6 тысяч. К октябрю 1941 г. фронт подошёл к границам района и остановился недалеко от Конакова, всего в двенадцати-пятнадцати километрах. Из Конакова порой можно было видеть над горизонтом красные взрывы зенитных снарядов, преграждавших путь немецкой авиации.
Работа фаянсового завода полностью не прекращалась. Действовали электростанция, ремонтно-механический цех, ремонтировавший военную технику, производилась продукция для воинских частей и госпиталей.
15 октября была проведена эвакуация рабочих и служащих фаянсового завода и их семей в Уфу, где образовался дубль- завод. В ноябре сапёры получили приказ подготовить завод к ликвидации. В основное здание было заложено 150 зарядов - около четырёх тонн взрывчатки. 20 ноября приступили к минированию, 5 декабря уже собирались взрывать, но в этот день началось наступление наших войск, и взрыв не состоялся. 8 декабря было получено указание о разминировании. Завод уцелел.
Тысячи конаковцев сражались на фронтах, проявляя героизм и отвагу. Высокого звания Героя Советского Союза удостоились П.М. Архаров, В.И. Гаранин, М.М. Зонов, П.А. Кайков, И.Н. Кузин, И.В. Тихомиров, И.Г. Топориков, В.М. Усков, А.В. Шаталкин. Нашими земляками были Вячеслав Васильковский и Алексей Баскаков, именами которых названы улицы города.
Сразу же после изгнания оккупантов трудящиеся приступили к восстановлению разрушенного. 13 февраля 1942 г. был пущен фаянсовый завод, который уже в ноябре выполнил производственную программу 1942 г. Труженики завода работали героически. В тяжёлую зиму 1941-1942 гг., когда подвижной состав был эвакуирован и паровозов не хватало, работницы предприятия и подростки группами по 20-25 человек возили на себе товарные вагоны до Решетникова и обратно, толкали их сзади или тянули на лямках. Люди жили голодно, хлеб выдавался по карточкам, обеды в столовой отпускались только рабочим. Завод, однако, имел большое подсобное хозяйство, что помогало облегчить продовольственные трудности. По инициативе одного из колхозов был создан продовольственный фонд для помощи детям фронтовиков.
После окончания войны активно развивалось жилищное строительство: за 1947-1953 гг. в Конакове построено 15 тыс. кв.м. жилья. Значительно выросли улицы Первомайская, Гоголя, Лесная, Боровая, появилась новая Пионерская улица.
Завод свыше столетия доминировал в хозяйственном облике, судьба большинства его жителей была тесно связана с ним. И это наложило определенный отпечаток на жизнь города, в том числе и на его архитектурную планировку. Так, до начала 60-х годов XX века селитебные части Конаково занимали правобережные территории реки Донховки, отдельные кварталы вплотную подступали к реке. В основной части города в начале 60-х годов улицы располагались в меридиональном и широтном направлениях, в соответствии с общим направлением течения Донховки, в южной же части они располагались веерообразно.
Общественный центр города находился в его левобережной части, на ул. Свободы. Горсовет, почта и универмаг располагались на пересечении ул. Свободы с ул. Новопочтовой, шло строительство новых магазинов, расширялась больница, был построен новый широкоформатный кинотеатр "Россия". На участке от больницы до ул. Радищева был выстроен ряд двухэтажных капитальных домов, к северу от больницы располагалось здание клуба и профилактория, территория которого граничила с лесом. По Первомайскому переулку в левобережной части города располагался рынок 0,5 га, сооруженный еще в довоенные годы. В устье Донховки, по ее левому берегу, размещался парк со стадионом. В левобережной части города имелось незначительное число промышленных территорий: хлебозавод на 1-й Набережной улице, пилорама на ул. Гоголя и бойня, занимавшая 0,25 га в лесном массиве на продолжении Новопочтовой улицы. Вдоль южной границы города размещались питомник, скотный двор и теплицы. Количество общественной зелени было очень незначительно: имелись лишь небольшой сад перед горсоветом ныне - сквер Ворохова со статуей вождя мирового пролетариата и полоса зелени в Комсомольском сквере. Но этот недостаток компенсировался соприкосновением города на юге и западе к высокоствольному лесу.
Правобережную часть города с юга на север пересекала железнодорожная ветка, шедшая к фаянсовому заводу, на которой размещались станция и вокзал, складские территории; в южной части располагались промкомбинат и гипсовый цех ЗИК.
Вдоль восточной границы города, с севера на юг, размещались: территория сельхозтехники, автобаза, ветеринарная лечебница, заготлен и сырзавод. В юго-восточной части на продолжении Кооперативной улицы - деревня Клоково с птичником и питомником.
7 декабря 1960 г. газеты сообщили о предстоящем сооружении в Конакове одной из крупнейших ГРЭС. Всенародную известность получила песня О. Фельцмана на слова М. Лисянского "Конаково", из которой народные массы узнали о существовании этого городка.
20 января 1962 г. после торжественного митинга машинист экскаватора А.Ф. Рулёв вынул первый ковш грунта из котлована под здание главного корпуса будущей электростанции.
В сентябре 1964 г. провели растопку котла, а 10 января следующего года был подписан акт о вводе в строй первого энергоблока. Это официальная дата создания Конаковской ГРЭС. Мощность её первоначально была триста тысяч киловатт, после вступления второго и третьего блоков она достигла 900 тысяч. Второй блок был введён 30 сентября 1965 г., третий - 30 декабря, четвёртый - 30 ноября 1966 г., пятый - 30 сентября 1967 г., ровно через год - шестой блок, седьмой - 16 декабря 1968 г. и восьмой - 30 сентября 1969 г., после чего электростанция достигла полной мощности - 24 млн киловатт. Многие строители были награждены орденами и медалями, а бригадир М.И. Поляков стал Героем социалистического труда.
Большое влияние на судьбу стройки оказало принятое в 1963 году решение ЦК ВЛКСМ о шефстве комсомола над строительством Конаковской ГРЭС и объявление этой стройки Всесоюзной ударной комсомольской. Только в 1963-1964 гг. на стройку по комсомольским путевкам прибыло около 1500 парней и девушек. Вопрос жилья стал одним из важнейших. Использовались все возможности расселения пополнения. Установили новые поселки, расширив фонд временного жилья, приспособили под жилье плавучие брандвахты, арендовали все пригодное к использованию частное жилье в городе и ближайших селах, форсировали ввод постоянного жилья в поселке. Летом молодежь селили в палатках. Все это позволило число работающих на стройке в пусковом году довести почти до 5 тысяч человек.
Одновременно преобразовалось и лицо самого города, до этого преимущественно деревянного и одноэтажного. В 1958-1962 гг. было построено 15 тыс. кв. м. жилья, выстроены благоустроенные дома на Первомайской и других улицах, замощены Кооперативная и Лиговка, дорога до Александровки. 22 июля открылся кинотеатр "Россия". 30 сентября 1960 г. стало работать местное радиовещание. С марта 1962 года по городу стал ходить автобус. К 1966 г. население города выросло до 24 тыс. человек. Появились новые цветники и зелёные насаждения, заасфальтированы многие улицы и тротуары.
По титулу ГРЭС построено 130 тыс. кв. м. жилья, Дом культуры "Современник", клуб "Энергетик", дворец спорта, база отдыха "Луч", четыре детских комбината, торговый центр, ресторан, магазины, здание школы №5, профилакторий, железнодорожный и автобусный вокзалы, гостиница, музыкальная школа и другие учреждения, асфальтированы дороги, реконструирована железнодорожная ветка 1966. Рядом со станцией на правом берегу Донховки вырос фактически новый город.
В 70-х гг. город продолжал развиваться. Ежегодно сдавалось 18-20 тыс. кв. м. жилья, начали строиться 9-ти 12-ти этажные дома.
В Конакове выросла сеть промышленных предприятий. В 1967 г. началось строительство Конаковского завода механизированного инструмента, выпустившего первую продукцию в 1971 г. Завод специализировался на производстве электрического и пневматического механизированного инструмента, рукавов высокого давления. Продукция его вывозилась во многие зарубежные страны.
В 1965 г. на улице Промышленной началось строительство Конаковского завода стальных конструкций. Первая очередь его вступила в строй в 1969 г., а в 1976-1982 гг. сооружена вторая очередь, однако продукция выпускалась уже с 1967 г. Завод изготовлял стальные конструкции опоры ЛЭП, порталы распределительных устройств, прожекторные мачты, элементы промышленных зданий.
В 1973 г. начал работать завод крупнопанельного домостроения, рыбный, молочный заводы, новый хлебокомбинат.
КОРЧЕВА МЕСТО НА КАРТЕ
С историей г. Конаково тесно связана история бывшего уездного центра Корчева, просуществовавшего в этом качестве с 1781 по 1935 год. До сих пор точное время возникновения Корчевы является вопросом, полного ответа на который дать невозможно. Но мы вправе собрать разрозненные сведения из прошлых веков, чтобы воссоздать в общих чертах путь ее развития.
Начало славянских поселений на этом месте и вблизи его относится к VIII—XII векам. Фактом, подтверждающим это, можно считать следующее. С незапамятных времен в Воскресенской соборной церкви Корчевы хранилась и почиталась всеми верующими главная реликвия — крест с изображением распятия Иисуса Христа. Распятие, как оказалось, было точной копией креста, хранившегося в городе Дмитрове!
Такое положение могло быть в том случае, если храмы в Корчеве и Дмитрове строились приблизительно одновременно, а строились они, как известно, при закладке городов и сел: это был период распространения христианства на Руси.
Город Дмитров был основан в 1154 году младшим сыном Владимира Мономаха князем Юрием Долгоруким во время его похода в полюдье и назван в честь его только что родившегося сына. Это произошло через семь лет после основания им же Москвы.
По-видимому, для славян Корчева стала важной пристанью для торгового сообщения между Новгородом, Тверью и Кашином с одной стороны, и Дмитровом и Москвой — с другой.
Нужно отметить, что через Корчеву и мимо нее прошли и проплыли к востоку первые славяне, когда осуществлялась мирная колонизация Волжско-Окского междуречья.
Путь от Корчевы к Дмитрову был двояким. От Корчевы можно было проплыть по Волге к месту впадения в Волгу реки Дубны, а по Дубне, затем по рекам Сестре и Яхроме попасть в Дмитров. Другой путь, покороче, шел по суше от Корчевы к месту впадения реки Яхромы в Сестру село Усть-Пристань, затем по Яхроме водный путь вел в Дмитров. Этот путь по суше шел через село Гора, не случайно получившее название Дмитровой Горы.
Подытоживая сказанное, можно утверждать, что возникновение Корчевы как славянского села относится примерно к XII столетию.
Теперь обратимся к знаменитой легенде о том, что якобы Корчеву основала Екатерина Вторая. Эта легенда гласит, что будто бы императрица, путешествуя по Волге, попала в бурю и принуждена была пристать к берегу у места будущей Корчевы. Здесь, как считает легенда, Екатерина повелела корчевать лес и основать город. Отсюда, мол; и название — Корчева.
Легенда была придумана людьми в прошлом веке, примерно в год столетия городского статуса Корчевы, и даже попала в тогдашние печатные источники. Однако она так и осталась легендой, основанной на некоторых реальных событиях, смешанных с вымыслом.
Ее ошибочность можно подтвердить несколькими доказательствами. Во- первых, документы говорят о том, что Корчева существовала в качестве села и до 1767 года, т. е. до путешествия Екатерины Второй. Во-вторых, первоначальное название села, а затем города, не имеет ничего общего с корчеванием, леса. Скорее всего, оно произошло от имени одного из первых поселенцев, основателей или владельцев села. В русских писцовых книгах XVI столетия сохранились сведения, которые следует считать первым историческим упоминанием. В 1539—1540 годах о Корчеве записано так: «с. Карачево, а в нем церковь Воскресенье Христово».
В прошлом «Карачево» имело ударение на третьем слоге. В просторечном разговоре ударение смещалось на последний слог, - Карачева. По-видимому, после польско- литовского нашествия 1612 года, в результате малограмотности чиновников, разговорное Карачева сократилось.до названия Карчева. Первоначальное название ко второй половине XVIII века забылось, и многим уже казалось более грамотным писать не Карчева, а Корчева.
Именно этими приключениями названия объясняется, что долго, вплоть до 20-го века сохранилось еще старое написание собственного прилагательного «корчевский» бывший «карачевский» наряду со словом «корчевской».
По писцовым книгам 1627 г. село Карачево входило в вотчину Тверского архиепископа, а в 1764 г. отошло в ведение Коллегии экономии, как и другие церковные и монастырские деревни: Притыкино, Мошковичи, Заборье, Сурцево, Поляны, Квашниково. Крестьяне этих деревень стали называться экономическими.
Как город Корчева имеет точную дату своего рождения: Указом Екатерины II от 18 октября 1781 года из села ведомства коллегии экономии она была переименована в уездный город, к которому приписывается "уезд из отдаленных селений Тверской, Кашинской и Калязинской округи". Ему устанавливается герб: в верхней части щита, горизонтально разрезанного, Тверской герб, а в нижней, в зеленом поле, заяц русак". Этот герб свидетельствует о богатстве окрестностей Корчевы: "...в зеленом поле белый... заяц, называемый русак, каковыми зверьками берега реки Волги, на которых сей город построен, отменно изобилуют".
7 января 1782 г. в Корчеве былы открыты уездный, нижний земский, словесный суды, дворянская опека, уездное казначейство и полиция под управлением городничего. В том же 1782 г. открылась школа для купеческих и дворянских детей от семи лет, где проходились русская грамота и правописание, «истолкование христианского закона», всеобщая история, арифметика, рисование.
Ко времени придания Корчеве статуса города он состоял из одного квартала, в котором "старых обывательских домов 27, деревянных домов строится 7, через Волгу имеется на пароме перевоз", имелась одна деревянная церковь. "Всего жителей... мужеска 283, женска 171 душа". Еженедельно, по воскресеньям и четвергам, в Корчеве бывали торги, на которые съезжались жители уезда с хлебом, съестными припасами, сеном и дровами.
Кузина Герцена, приятельница Менделеева и Сеченова, Татьяна Петровна Кучина-Пассек родилась в Корчеве и бывала в ней неоднократно в течение всей своей жизни 1810-1870, иногда подолгу проживая в ней. Непосредственный свидетель и участник этой жизни, она написала дневник в трех томах про быт корчевитян, проработав над ними 20 лет. Эти строки в воспоминаниях Т.П. Пассек относятся уже к началу XIX века, а именно к 1816-18 годам, когда отец Татьяны Петровны, тогда юной девочки Тани, переехал на постоянное жительство в Корчеву. Читая их, видишь как бы два русла жизни в Корчеве, которые идут параллельно друг другу.
«Дом отца был с утра и до вечера полон уланами, квартировавшими тогда и Корчеве и ее окрестностях. В доме шла огромная картежная игра. В ночь выигрывались и проигрывались тысячи и тысячи. Полковая музыка гремела. На угощения не щадилось ничего».
И в то же время:
«Я помню, как из Тихомировки крепостной деревни отца привезли мальчиков и девочек для выбора из них прислуги... Помню их бедную одежду, встревоженные лица матерей, страх ожидания. Забракованные в радостном исступлении выбегали вон. Избранные, глотая слезы, стояли, понурив головы...»
Наиболее красных и даровитых оставляли при доме. Татьяна Петровна вспоминает подростка Ивана Петухова, «дорого купленного за свой великолепный голос», «стройную карелку Ульяну», отданную учиться плясать в цыганский табор, «маленькую сказочницу девочку Соньку, купленную у соседей из-за Волги».
Отец Татьяны Пассек и сам был типичным помещиком. Хоть он и создал хор певчих, хоть любовался их песнями и плясками, но после жестоко драл на конюшне.
В 1848 году город состоял уже из 24 кварталов, одной площади, 5 улиц, двухкаменных и одной деревянной церквей, одного общественного и 238 обывательских домов, гостинного двора, 14 торговых и одной соляной лавок, одного провиантского магазина, двух кладбищ. В ней имелось два гражданских училища, больница на 92 человека, трактир, три погреба, два питейных дома, станционный дом, съезжий, городская тюрьма, четыре завода: кирпичный, свечной, солодовый и пивоваренный. В этом году в городе насчитывалось "мужеского пола 647, женского - 824. Незаконнорожденных 8, подкидышей 1, умерло 49 человек, родилось 38 девочек и 30 мальчиков. Браков заключено 13...".
Старая Корчева являлась обычным заштатным городом России. Жизнь в ней проходила тихо и размеренно. В сентябре 1860 года здесь побывал М.Е. Салтыков-Щедрин, бывший в то время вице-губернатором Твери. Он отмечал, что в городе улицы в основном немощеные, тротуары ветхи, торговая площадь весьма грязна и т.д. Вспоминаются его же полные горечи и сарказма строки из «Современной идиллии», которые приводят обычно, пишущие о Корчеве: «Какое можно осуществить в Корчеве предприятие? Что в Корчеве родится? Морковь? — так и та потому, что сеяли свеклу, а посеяли бы морковь — наверное уродился бы хрен. Такая уж здесь сторона. Кружев не плетут, ковров не ткут, поярков не валяют, кож не дубят, мыла не варят. В Корчеве только слезы льют, да зубами щелкают. Ясно, что человеку предприимчивому, промышленному ездить сюда незачем. Даже рыба, и та во весь опор мимо Корчевы мчится. В Твери или Кимре ее ловят, а у нас — не приспособились».
Но все, характеризовавшие природный облик этих мест, отзываются о них с восхищением.
Интересны наблюдения и рассуждения о Корчеве середины 19-го столетия Александра Васильевича Никитенко 1804-1877. Бывший крепостной графа Шереметьева, Никитенко в свои 20 лет получил «вольную» благодаря Рылееву В учебе и науках преуспел и дошел до звания академика. Основоположник литературоведения, цензор, автор Цензорного Устава, очень много работал с Пушкиным. Александр Васильевич является так же автором дневника-трехтомника, который он вел в течение полувека: «Мужественные рассуждения о жизни и мужественные рассуждения о смерти». Дневник этот очень известен: в своих трудах часто на него ссылался Ленин, как бы оппонируя Никитенко, потому что тот был убежденный монархист, любил царя и часто и получал от него подарки в виде бриллиантовых колец. В томе 2 за 1858 год Никитенко пишет о Корчеве: «5-го, суббота. Корчева Тверской губернии. Вчера, в 12 часов дня выехали мы из Петербурга по Московской железной дороге, и сегодня, в половине 9-го утра приехали в Корчеву. Взяв от железной дороги в сторону, мы на каком-то допотопном экипаже тряслись по гнуснейшей дороге, извивавшейся по самой печальной местности. Эта обширная болотная и лесистая пустыня, где только изредка мелькают жалкие деревушки. Даже Волга не красит ее. А что касается до самой Корчевы, то это пародия на город. Мне даже жутко стало от мысли, что я здесь проведу несколько времени. Но скоро нашел утешение в семье, где приютился.
Вторник, 8-е. Эта бедная Корчева скучна, как могила. Она бедна, грязна, бестолкова. Но, конечно, если поискать хорошенько, то и в ней найдешь отрадные исключения. Вот и я наткнулся на одну из них в лице здешнего штатного смотрителя училищ. Но положение Корчевы,тем не менее, остается крайне неприглядным.
Около - ни рощ, ни полей. Волга лежит в грязи, и смотря на нее, удивляешься: как такая почтительная река, матушка и кормилица многих губерний, решается пролагать себе путь по этому гнусному болоту. Прилично ли такой знаменитой реке ведаться с такими скучными берегами, да еще держать у себя на плече Корчеву с ее кабаками и пьяным народом?
10-е, четверг. Ездил в деревню Устье, помещица которой - претипичная барыня. Она побывала заграницей, вывезла оттуда необъятных размеров кринолин, страсть к хвастовству, резкость суждений о Наполеоне, о Париже, о Швейцарии, эмансипации и презрение к своему святому, своему родному. Кроме того, у нее погреб отлично снабжен шампанским, и она не щадит его. Вечером пили чай в запустелом саду помещика Гурьева, доживающего в Москве остальные две тысячи душ огромного имения. Вообще в провинции видишь и слышишь мало утешительного. Плутни, злоупотребления в делах правосудия и администрации. Здесь еще в полном смысле, в простом народе особенно, неприятно поражает повальное пьянство.
14-го, понедельник. Сегодня последний день в Корчеве. Последние дни прошли однообразно, но приятно. Мы сделали несколько длинных прогулок, которые в значительной степени примирили меня с здешней местностью. Мы ездили за Волгу, в лес, на опушке которого в виду роскошной нивы пили чай на траве. Не знаю, всегда ли здесь так, но в нынешнем году нивы поражают обещаниями богатейших жатв. А поля покрыты густой и сочной травой, очевидно, вскормленной и взлелеянной Волгою. Тем досаднее за Корчеву, которая не сумела свить себе здесь опрятного гнезда».
3 апреля 1855 года Корчева претерпела такое наводнение, какого не помнили старики Волга залила почитай весь город, и вода даже заливала алтарь Преображенской церкви. Уровень воды был примерно таков, каков сейчас у Московского моря.
10 августа 1866 года корчевские купцы и духовники с помпой встречали «государя наследника Александра Александровича и великого князя Владимира Александровича» будущего царя Александра Третьего и его младшего брата. В порыве раболепия их едва не стянули за ноги на берег с проходившего царского прогулочного парохода. Правда, визит царских наследников не внес никаких изменений в неторопливую, как бы замедленную жизнь захолустного города.
В 1863—1865 годах в г. Корчеве проживало 3317 человек; купцов — 291, мещан — 2 215 все православные. Было 3 церкви, домов 410 26 каменные, лавок — 41, гостиниц — 2, трактиров — 2, постоялых дворов — 4. больница — 1, училищ — 2.
Городу принадлежит выгонной земли 361 десятина. 3 дома и 20 лавок. Городской доход на 1862 год исчислен в 2034 рубля. В 1861 году: выдано паспортов 519 57 купцам, 462 мещанам. Ремесленников было 202 126 мастеров. В городе 7 заводов 1 паточный и 1 пивоваренный 2300 ведер пива и меда, 2 — пряничных 785 пудов пряников, 2 — кирпичных и 1 — по выделке кожи. В период с 1859 по 1862 год с пристани средним числом ежегодно «отпускалось 278 099 пудов продукции и 479 лесных плотов на сумму 284145 рублей». В 1897 году в Корчеве по переписи оказалось жителей на порядок меньше и составило 2400 человек. К 1913 году население его еще уменьшилось и составляло 1996 человек. В 1926 году численность упала до отметки 1974 человека. В этом году приняли решение перевезти из Кимр в Корчеву педагогический техникум, чтобы как-то спасти его от демографического упадка
В разные годы с Корчевой тесно переплелись судьбы именитых людей. Одним из руководителей крестьянских волнений 1773 — 75 гг., сподвижником Пугачева был крестьянин деревни Мошковичи Корчевского уезда Афанасий Соколов — «Хлопуша», прозванный так за рваные ноздри — клеймо каторжника.
Жил в Корчеве Голенищев-Кутузов Арсений Аркадьевич, Головачев Алексей Андрианович, инженер, журналист, Иван Дмитриев, русский географ, Колоколов Михаил Михайлович - педагог, журналист, архиограф, этнограф, Лаврентьев Григорий Иванович, русский воин, участник обороны Севастополя 1854-55гг, журналист, служил в Корчеве. Лукин С.А. проводил раскопки в уезде в 1900-х гг., Максимов Василий Максимович, русский художник, автор картин «Приход колдуна на крестьянскую свадьбу», «Бабушкины сказки», «Этюды», «Казачок», и др. Плетнев Иван Павлович - педагог, журналист, историк и священник, Пупырев Константин Васильевич, ученый-ботаник, Андрей Николаевич Туполев, конструктор, родился в Корчевском уезде в 1888 г., не раз бывал в Корчеве.
Дмитрий Иванович Менделеев бывал в Корчеве неоднократно: «Бросил все и уехал в Корчеву», - говорил он.
Население Корчевы занималось в эти годы садоводством и огородничеством. Все владельцы частных домов имели крупные земельные участки, на которых разводили цветочные, ягодные и фруктовые сады и огороды, обеспечивая тем самым свои семьи. Большинство жителей держало рогатый скот, а некоторые занимались рыболовством и охотой. В окружающих лесах в изобилии росли грибы и ягоды, которые собирались местным населением. Небольшая часть трудоспособных жителей была занята в промышленном производстве: на стеклянном "Чириковском" заводе, располагавшемся в 7 - 8 км, на Кузнецовской фарфоровой фабрике в 12 км от Корчевы.
В начале XX века город состоял из 6 улиц Набережная, Дворянская, Большая, Бутырская, Воскресенская и Косая. Имелись: земская больница, две аптеки, женская и мужская гимназии, указанные выше школы, приют, богодельня, торговые ряды, четыре церкви Собор Воскресенья, Преображенская, Казанская на кладбище и Острожная при тюрьме. В Корчеве была большая библиотека, обслуживавшая помимо города через передвижной фонд и население района. В народном доме прежде клуб имелось много различных кружков, в том числе и драматический, которым руководили бывшие актеры. Драмкружок ставил как современные, так и классические спектакли, участие в которых принимали учащиеся школы второй ступени. Участники выезжали со своими спектаклями по населенным пунктам уезда, в Кузнецово и Кимры. При народном доме был организован также струнный оркестр; помимо Корчевы он давал концерты во многих селах уезда. В Корчеве работал спортивный клуб со многими спортивными обществами "Сокол", "Амазонка", "Чайка", и др. Был создан общественный сад-парк "Альфа", где проводилась образовательная работа с населением.
Корчеве судьбой истории была уготована печальная участь. Просуществовав многие века, в 1936 году, в связи с созданием Иваньковского водохранилища, она была ликвидирована, как и еще 110 населенных пунктов Тверского края. Основная часть жилых домов переносится в Конаково и Кимры, каменные дома и церкви взрываются, сады и леса вырубаются. На берегу Волги после затопления остался от бывшего города только один
каменный дом, ранее принадлежавший семье Рождественских. В Конаковском краеведческом музее сохраняются очень добрые и милые воспоминания бывших жителей Корчевы о своем родном городе, проникнутые светлой любовью к малой Родине.
До наших дней дошли и материальные свидетельства старой Корчевы: ее дома, перевезенные в Конаково, ныне расположенные по улице Свободы от старой больницы до конца улицы, а также по Первомайской улице. Выделяются они необычной для этих мест архитектурой, характерной для небольших уездных городов второй половины XIX века.
Великая река, стержень земли Русской - Волга. Но что обозначает это название, откуда и когда произошло?
В древнейшей книге индоарийцев Ригведе, написанной четыре тысячи лет назад, Волга названа «Ра», что в прямом переводе значит «Солнце» или «Солнечная». В священной книге древних иранцев - Авесте, созданной на рубеже II-Iтысячелетия до нашей эры, Волга также именуется «Ра». Так же называли Волгу географы Рима и Египта.
Известно, что древнемордовское название Волги - «Ра», современное - Рав, Раво, Рава. Название солнца присутствует и в именах волжских городов: Аст-РА-хань, Са-РА-тов, Сама-РА, Сыз-РА-нь, Са-РА-нск. Многие племена и народы поклонялись могучей реке, обожествляли ее, как воплощение бога солнца, подателя жизни и всех благ.
Когда это древнее название реки вышло из употребления, сказать трудно. Во всяком случае, во второй половине первого тысячелетия от Рождества Христова тюрки, татаро-монголы уже называют Волгу «Итиль», «Этель», что переводится как Большая, Полноводная.
Сами славянские племена называют ее Волгой. В словосочетании Волга отчетливо выделяется слово «вол» - то есть бык, крупное и сильное домашнее животное. Вторая часть - слог «га». Сочетание этих двух букв присутствует в словах русского языка, обозначающих движение, путь: до-ро-Га, Га-ть, бе-Га-ть, ша-Га-ть, теле-Га, бродя-Га.
Таким образом, слово Волга на русском языке дословно переводится «Вол шагает», или «Воловья дорога». В этом коротком и емком словосочетании зафиксирован простой и понятный факт: по кромке берега солнечной реки неспешно шагают волы, тянут против течения груженые суда.
Надо учитывать то обстоятельство, что тысячу лет назад славянские реки были намного полноводней, соответственно, и течение их было значительно сильней.
Интересен факт, что в Верхневолжье с незапамятных времен лодки и ладьи обычно буксировали животным тяглом, волами, лошадьми, в то время как на средней и нижней Волге - чаще бурлаками.
Велико значение реки для любого населенного пункта, расположенного на ее берегах. Существование его немыслимо без достаточного количества воды. Бытовые и промышленные нужды, транспорт и рекреация - необходимые условия для проживания человека.
Создание Иваньковского водохранилища было связано непосредственно со строительством канала им. Москвы - громадного резервуара, в котором собираются паводковые воды Волги, снабжающие затем в течение года многомиллионную столицу России.
Скромная по своим размерам Москва- река издавна связывала престольный град с Верхневолжьем. По пологой вешней воде груженые суда поднимались к близко сходившимся верховьям Шошы, Ламы, Вазузы, Рузы, Истры. Через водораздельные высоты суда тащили волоком. Впервые идея о создании канала Москвы и Волги была высказана в 1674 году, но лишь в 1722 за ее воплощение взялся Петр I. Он поручил голландцу Биллем де Геннину спроектировать водную коммуникацию. Но Петр скончался, и сложный проект голландца из 127 шлюзов был отложен.
Вновь вернулись к проекту только через столетие, в 1825 году при Николае I. Канал был спроектирован М.Н. Бугайским и предназначался он для того, чтобы доставлять камень и стройматериалы для строящегося Храма Христа Спасителя в Москве, а также для доставки дров. Этот канал соединил реки Сестру и Истру. Стройка велась регулярными полками 6-й дивизии и тремя тысячами крепостных. Когда работы уже подходили к концу и наступал день соединения Волги с Москва-рекой, началось сооружение Николаевской ныне Октябрьской железной дороги. Опасаясь, что канал станет серьезным конкурентом "первому транспорту", Николай I повелел работы на нем прекратить. Это вызвало немалое недовольство со стороны современников. Так, один из них писал по этому поводу: "17 лет строили, солдат маяли, казенные деньги тратили, окончили дело на славу, и вдруг все разрушить... Водный путь, который ждала вся Россия, закрыть!"
В 20-е годы водоснабжение Москвы и ее окраин находились в жалком состоянии. Возникли предложения о создании в верховьях Москвы сети водохранилищ- запруд. Но июньский пленум ЦК ВКПб 1931 года вынес резолюцию о скорейшей постройке канала Москва - Волга и обеспечения столичной индустрии свежей волжской водой. Из трех вариантов был выбран Дмитровский.
В древнем городе Дмитрове разместилось управление «Москва - Волгстроя» НКВД и Дмитлаг. Строительство канала поручили ОГПУ Генрих Ягода, но 26 сентября 1936 г. он был отстранен от обязанностей и арестован. Сдавать канал в эксплуатацию пришлось новому наркому внутренних дел СССР Николаю Ежову. Стройкой непосредственно руководил старший майор госбезопасности соответствующее армейское звание генерал-лейтенант Лазарь Коган.
Несмотря на тяжелейшие условия и огромные человеческие потери, недостаток в рабочей силе не ощущался: непрерывно прибывали осужденные по 58-й статье «за политику», по 35-й статье «за бродяжничество» и по Указу «семь-восемь о колосках». Лагерей вокруг Волжского узла и по трассе было не счесть. Разбиты они были и на Тверской земле: у города Корчевы остров Святой Елены, на Завидовском участке гидросооружений канала построен железнодорожный мост через реку Шошу, напротив Карачарова, на реке Топорок.
Механизмов не хватало, преобладал тяжелый физический труд. На всех основных работах применялись лопаты, кирки, носилки, тачки, «козы». Имелся лишь один импортный экскаватор, который работал на дровах. Лишь к 1935 году появилась кое- какая техника, самосвалы.
«Тысячи грязных измученных людей барахтались на дне котлована по пояс в грязи. А был уже октябрь, ноябрь, холода стояли страшные! И главное, что запомнилось: заключённые были истощены предельно и всегда голодны. Смотрим: то один, то другой зэк в грязь падают. Это они умирали от слабости: предел сил наступал. Мёртвых складывали на тележки - «грабарки» и увозили... Ближе к ночи, чтоб не было случайных свидетелей, тянулись с канала целые караваны «грабарок» с трупами, облачёнными в нижнее рваное белье. Ямы, длинные и глубокие, выкапывались в роще заранее днём. Людей сбрасывали в могильники как попало, один на другого, будто скот. Только уедет один караван - за ним приезжает другой. И снова сбрасывают людей в ямы» «Семья», 1990, № 13. с. 18.
Через дмитровские лагеря прошло до полутора миллионов человек, из них десятки тысяч погибли. Самыми страшными были ночные работы - если упадешь, то закатают в землю без всяких следов.
Из докладной записки Председателю Завидовского Райисполкома тов. Крюкову от начальника Завидовского НКВД Хевронова: «Подавляющее большинство колхозников выражают недовольство переселением. Охрана Дмитлага не пускает колхозников к своим домам. ...Заключенные ставят перевезенные дома перекошенными, некачественно конопатят, есть кражи имущества. Слабо ведется разъяснительная работа».
Без преувеличения можно сказать, что для Советского Союза сталинский канал длиной в 128 километров стал стройкой века. Сроки строительства были выдержаны в точности. 21 сентября 1933 года первые строители прибыли на берег Волги в деревню Иваньково, а в 1937 году уже началась навигация на канале и водохранилище, и первый пароход по нему прошел 17 апреля. На дне водохранилища остались фундаменты разобранных и взорванных домов, церквей, кладбища, скотомогильники, пойменные луга. В зону затопления попали 110 населенных пунктов Тверского края, в том числе и районный центр город Корчева. Сохранился лишь один из каменных купеческих домов - дом семьи Рождественских.